В швейцарском городе Нион завершился один из главных фестивалей документального кино — Visions du Reel ("Образы реальности"). Российская документалистика, в отличие от нашего игрового кино, высоко котирующаяся в мире, была представлена в конкурсе двумя работами — "Highway" давнего нионского любимца Сергея Дворцевого и "Павел и Ляля" ("Иерусалимский романс") Виктора Косаковского. Последнему и достался приз в категории полнометражных фильмов.
Слет адептов зафиксированной на пленке реальности "как она есть" проходит в довольно ирреальном, игрушечном городке размером с сигаретную пачку — такими пряничными городками усыпаны кисельные берега Женевского озера. Аборигены жалуются: озеро с каждым годом становится все чище, купаться стало уже совсем страшно. В ночных кошмарах они видят Чернобыль, тот Чернобыль, без демонстрации которого не обходится, наверное, ни один документальный фестиваль. Подсознательный механизм привлекательности чернобыльского сюжета такой же, как и у игровых фильмов-катастроф или кровавых милицейских хроник: пока там все это горит синим пламенем, я здесь сижу, фондю кушаю, на лебедей любуюсь.
В этом году в Нионе успехом пользовалась стоминутная "Припять" австрийца Николауса Гейрхальтера (он поделил с Косаковским 7 тыс. швейцарских франков — приз швейцарского телевидения). Мужественный режиссер запечатлел мужественных людей, не покинувших радиоактивную зону неподалеку от чернобыльского реактора. "Мы родились и всю жизнь прожили здесь. И хотим пожить еще немножко",— говорят в финале герои, зачерпывая воду из зараженной реки.
Это вообще очень распространенный прием, который многие документалисты находят неотразимым. Сначала надо подробно заснять какой-нибудь ужас, часа на полтора запротоколировать совершенно невыносимые условия жизни. В конце фильма человек, все это время страдавший на экране, должен подойти к камере, улыбнуться просветленно и благодарно воскликнуть: "Хорошо-то как, Господи!" Настоящей виртуозности достиг в этом жанре Косаковский, снявший в "Павле и Ляле" своих учителей — прикованного к постели Павла Когана и его жену Лялю, единственный смысл существования которой — ухаживать за безнадежно больным.
Все это оставляет ощущение неловкого подглядывания в замочную скважину, сквозь которую видны обрывки чужого быта, наделяемые сакральным смыслом — "человеческий документ". Умением эти обрывки более или менее многозначительно комбинировать и определяется уровень режиссера-документалиста. А когда за дверью, к которой прижался носом автор-вуайер, кто-то постепенно умирает (от радиации, наркотиков, СПИДа или просто от старости), это реальный шанс зарекомендовать себя неравнодушным человеком. Например, венгерский фильм "Полет мертвых крыльев" (режиссер Габриэл Деттр) 320 минут рассказывает об умирании седобородого переводчика.
Но особенно гуманистично все же подглядывание по-русски, а-ля Косаковский — с сознанием своей духовности, с переизбытком собственного достоинства. "Не плачь, Витенька",— всхлипывает Ляля, обращаясь к своему ученику туда, за камеру. То есть там стоит автор и плачет. Но при этом он снимает на пленку и предполагает широко демонстрировать то, от чего он плачет. Предъявить общественности, так сказать, документ, удостоверение своего страдания. У Косаковского документы всегда в порядке, и печати, и подписи: немного душевного пения, классических арий (музыка Даргомыжского, слова Пушкина), тени красиво трепещут на стене, персонажи раскованны, непосредственны и ведут себя совсем как в жизни.
Сергей Дворцевой, получавший нионский Гран-при дважды, в 1995-м и 1998 годах, в известном смысле антипод Косаковского. В его фильмах автор максимально самоустраняется, углубляется в себя, и эта сосредоточенная флегматичная созерцательность спасает от пафоса. "Highway" похож на первую картину Дворцевого "Счастье", сразу прославившую его. Тот же экзотический и временами смешной для европейской аудитории быт казахов на этот раз описан гораздо длиннее, подробнее, с множеством самоповторов. Тема томительных зарисовок Дворцевого — трудность создания в полевых условиях того самого повседневного быта, за которым алчно охотится документалистика, пытающаяся соорудить из него некий экзистенциальный ребус.
С монотонной картиной Дворцевого хорошо монтируется голландский фильм о знаменитой русской виолончелистке "Тайфунчик — Наталия Гутман" (режиссер Элин Флипс). На экране Гутман "пилит" свой инструмент с той же обреченностью, с какой казахский "циркач" таскает в зубах свою гирю, развлекая придорожных зевак. С той же обреченностью, с какой казахи у Дворцевого колесят по "хайвею", она перемещается из гостиницы в гостиницу, из такси в самолет, из самолета в поезд. Вероятно, речь торговки с рынка была бы более колоритна, чем безыскусная, будничная, порой просто вялая речь гениальной виолончелистки. Появляющийся в пятиминутном эпизоде Ростропович, человек-персонаж, совершенно вымышленный, "недокументальный", постоянно сам себя играющий, сразу убивает весь фильм, мгновенно показывая, чего стоит вся эта естественность и натуральность героини, оборачивающаяся в итоге ее полной безликостью. Полтора часа честной исповеди ни о чем не выдерживают одной минутной фантазии Ростроповича: играя Чайковского, он всегда представляет самого себя с внезапно выросшей бородой.
ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА