Нерабочий класс

Накануне 1 мая наш автор размышляет о том, кто и что пришло на смену рабочему классу и его ценностям

Сергей Шаргунов, писатель

Стоять — сидеть.

Пламя печей — сияние мониторов.

Засаленные спецовки — белые воротнички.

Грохот станков — перестук клавиатуры.

Водку с дымом папирос (ежевечернюю отдушину) сменила пятница-развратница с пенистым чешским пивасом.

Вы, наверное, уже поняли, кого и с кем я решил сравнить в честь Первомая.

Раньше рабочих называли передовым классом. Молодые и городские, груз страны лежал на их плечах.

Сегодня рабочие, хотя все еще существуют, вытеснены на задворки экономики и общественного сознания. Им на смену пришли молодые и городские ударники офисов, главные потребители шмоток, жратвы, и кредитов.

Не хочу кидать камень в чей-то монитор, но я и сам уже больше 10 лет не чужд офисным реалиям и потому знаю, о чем говорю. Не хочу идеализировать одних и принижать других. В конце концов есть еще прогресс, облегчение условий работы, логика экономики, пусть даже и сырьевой. Я прежде всего о психологической разнице, в которой мне видится драма.

Конечно, и офисное бывает потогонным (особенно в какой-нибудь бухгалтерии), но все же вместо прежде широко распространенного физически тяжелого труда явилось нечто почти бесплотное, что так и хочется обозвать виртуальным.

...Мой дядя Николай со смешной фамилией Болбас работал начальником цеха чугунного литья на Челябинском тракторном.

Когда он приезжал в Москву, я всегда робел. Он сидел за столом, большой, уверенный, и добродушно повествовал:

— У нас парня премии лишить хотели. Целый день вредил. Детали запорол для комбайна. Он у нас в поэтическом объединении. Татьяничеву-поэтессу знаете? — мигнул родителям.— Она там у истоков... Сильное объединение. Всю ночь, говорит, поэму сочинял, спать не мог, поэтому из рук все валилось. Я за него поднялся и бригада. Собрались, отстояли. Пожурили, конечно. Объяснил ему: если так загораешься, лучше стихи пиши на выходных. Но никто его денег не лишил. Хорошо еще без травм обошлось.

Дядя Коля Болбас умер, а я, недавно побывав в Челябинске, напросился на ЧТЗ. Завод встретил меня зелено-ржавыми музейными станками (некоторые аж 1930-х годов) и мрачными работягами, получающими ничтожные зарплаты. "Раньше мы 72 трактора в сутки выпускали, а теперь в месяц,— рассказал за чифирем дымный мужичок, похожий на гриба, теребя беломорину йодистыми пальцами.— Молодежь не идет". Я написал об увиденном небольшой очерк, после которого, как мне сообщили из Челябинска, пускать журналистов на завод строго запретили...

Герой труда.

Скажут: эти два слова породил и сразу же омертвил совок с его соцреализмом, а грянувший рынок с его постмодернизмом похоронил глубоко и навек. Да и впрямь, нынешние игры официоза в "близость к труженику" выглядят предельно фальшиво.

Но ведь был же такой человечий тип?

"Я рабочий человек, я тебе прямо скажу... Тебе от души скажу... Хитрить не умею..." Знакомо? Это из каких снов? Аутотренинг люмпена, как ехидно помыслит кто-то? Устар.?

Вслушайтесь: даже слово "труд" звучит немного старомодно.

Есть же магия труда, и это не один Маркс вам доложит: субботнего дансинга и воскресного шопинга маловато, без волевых усилий и результатов человек стремительно, хотя, быть может, и сладко, тает, растворяясь в пустоте.

Не знаю, как у вас, у меня в Москве найдется с десяток знакомых от 50 лет — переводчик, бизнесмен, электронщик, врач-профессор, священник,— которые в молодые годы повкалывали на заводах. Практику проходили, да и просто подрабатывали.

Зачем советских юношей энергично пихали в сторону фабричного дыма? Во имя догмы, чтобы повязать "верностью делу пролетариата"? Или действительно "рабочая семья" и цех могли дать какую-то особую прививку?

...Оля и Таня работали в одном рекламном агентстве в соседних взаимозависимых отделах и сдружились. Вместе бегали на бизнес-ланч, виделись на уикенде, менялись тряпками, доверительно обсуждали козлов-мужиков. А потом Оля, по мнению Тани, ее подставила: накосячила в отчетности из регионов. И Таня пошла к руководству и на нее настучала. Теперь они ненавидят друг друга.

А в рекрутинговом агентстве все подлизывались к начотдела, немолодому толстяку, и вот он слег с инсультом и все злорадствуют: как он их достал, старый пень, контролировал, нудил, жить не давал, хотя новый начальник наверняка будет жестче.

А в агентстве недвижимости выгнали девушку: якобы не выдержала испытательный срок, хотя сразу пошел слушок: не дала директору. "Дала, да зря",— съехидничала одна. "Врет, нужна она ему",— сказала другая. А третья добавила: "Тоже, блин, нашлась цаца..." И все ожесточенно посмеялись.

Кстати, одно из правил офисного бытия гласит: "Не так начальнику улыбнешься — премию не получишь".

...Наверное, в любом коллективе, и заводской не исключение, это есть — дружба, переходящая во вражду, соперничество (особенно среди женщин), интриги, сплетни. Но, кажется, именно в офисах так красочно явлен феномен отчуждения: каждый за себя.

Отчуждение, которое пытаются загасить корпоративностью.

Подчиненных сплачивают — в некоторых фирмах начальство залезает в их выходные, поощряя "командный дух", примерно, как в рассказе Набокова о тоске общего досуга "Облако, озеро, башня". Кое-где устраивают выезды на природу, игру в пейнтбол на лужайках, заставляют разучивать и распевать гимны компании и наряжаться в специальную форму. Но все это только подчеркивает функциональность сотрудников, которые сами становятся похожи на клавиши, по которым ударяют.

Остается разве переделать старую песню, и "заводскую проходную, что в люди вывела меня" заменить ресепшном или опенспейсом...

По правде, не считая периодов адской запарки, процентов 40 ежедневного времени офисный человек убивает впустую — торчит в соцсетях, а там, где их отрубил сисадмин, скользит по сайтам, радующим его покрасневшее око. В женском случае — это сайты одежды, косметики, светских тусовок и сплетен. В мужском — стрелялки, автомобили, футбол и хоккей.

Я вспоминаю Колю Болбаса, начинавшего простым формовщиком, всматриваюсь в близких и дальних людей из той былой, сгинувшей эпохи — им было тяжело, иногда унизительно, у дяди все легкие были изгажены, но я могу утверждать, что именно их примагничивало к рабочему делу. Чувство реальности. Какое-то ощущение судьбы, дававшее основательность.

Офисным сотрудникам, как правило, не требуется особая специальность. Они привлечены возможностью заработка и готовы сцепляться и расцепляться, как элементы конструктора "Лего", меняя одну конторку на другую. Вот маршрут моей знакомой: турфирма — короткий перерыв из-за кризиса — отдел по логистике транспортной компании — сотовая компания... Жить-то надо.

Но они ведь ничего не производят, и эта бесплодность не может не откладываться на подкорке.

Россия трагически мало производит, донашивая ржавые одежки прошлого.

Вероятно, из-за этой бесплодности, а значит, как сказал бы советский поэт-романтик, бескрылости офисные люди не имеют самоидентификации в искусстве. Они, "типажи времени", по сути, не отражены.

Есть отличный индикатор этической весомости и обаяния. Это искусство. Где хорошие книги или яркие фильмы об офисных людях? Пока сплошной скучноватый фельетон.

Рабочие — гневные, озверелые, сердечные, искренние, измученные, счастливые — заняли в искусстве свое пространство. И не только в советском. В русском. В мировом.

Иногда я думаю: может быть, тяжесть опыта откладывает отпечаток подлинности на поступках. Отсюда — офицерская честь или рабочая совесть, определения, звучащие сейчас, пожалуй, как абстракции — или обстебанные, или опошленные. При этом где-то родственные хмурым "зоновским понятиям". Тот, кто рискует, кто страдает, кто трудится, неизбежно выходит на некоторые ценностные представления, пусть и грубые, будто высеченные на камне.

Да, отупляющий, монотонный труд. Но и всегдашний тайный замах — быть хозяином. Взрывчатость, которая прорывается суровым словом, плевком, бешеным взглядом и, наконец, действием.

Вместе отвергнуть беспредел. Заступиться за товарищей.

Рабочие вламывались в историю — от шахтеров Англии до шахтеров Польши. Они падали под пулями — от Ленского расстрела до Новочеркасского. Шахтеры касками долбали КПСС, а в 98-м явились в Москву на Горбатый мост и были выдворены ОМОНом лишь после гибели генерала Рохлина.

Последние глухие отголоски — метание камней в Междуреченске, ропот в Пикалеве, стачки на Урале... В Казахстане тоже поднялись и были подавлены. Но даже сейчас, когда в сравнении с началом XX века сущностно изменились и способ производства, и характер присвоения, и рабочих гораздо меньше, и есть риск просто лишиться куска хлеба, кто может поручиться, что грозы отгремели?

Бунт рабочих, бунт зэков — понятные сочетания слов, так же, как и мятеж офицеров... А возможно ли восстание менеджеров среднего звена? Мало-мальская забастовка в офисе?

Можно часто услышать о симулякрах, имитации, топтании на месте как признаках нашего времени, но, в сущности, сонные годы невозможны были без людей, нуждавшихся в мирном покое на нулевом километре жизненного пути.

Утешает и одновременно тревожит кое-что другое, заставившее написать эту непраздничную статью. Природа, как известно, не терпит пустоты. Все дело в какой-то искусственности. "Целлофановые взгляды,— сказала моя приятельница из сотовой компании.— Ты знаешь, от этих офисов мужчины становятся женственными, а женщины бесполыми". Во взгляде ее была боль.

Мертвенная социальная роль не может не беспокоить самого гегемона — наш новый нерабочий класс, вопреки всем многоумным выкладкам и схемам, почему-то кажется бесплодным. Если и не экономически, то психологически.

На самом деле офисный человек может вдруг стать интересным и сильным. Может.

Вне своей работы. Выпав из круга.

Наверное, на каком-то контрасте... Через встряску.

Какую?

Кому как повезет.