"Защититься невозможно. Я это понял. В этой стране человек может защититься, только заинтересовав коммерчески этих (жест в сторону плеча — погоны) или этих (характерно растопыривает пальцы). Спокойно ли я живу? Какое там спокойно, если у меня седьмая степень защиты у машины, если я в рестораны не хожу. Я уверен, что они не остановятся" — так оптимистически закончил бывший президент НФС БОРИС ФЕДОРОВ свой последний разговор с корреспондентом Ъ НАТАЛИЕЙ Ъ-ГЕВОРКЯН.
Началась эта история летом 1996 года, когда Бориса Федорова последовательно сначала задержали за наркотики, а потом попытались убить в центре Москвы. Виноватых до сих пор нет, как это обычно и бывает в подобных случаях. Чудом выживший Федоров согласился подробно рассказать о том, что происходило с ним.
— Все, наверное, началось с того, что я перестал быть с Тарпищевым 24 часа в стуки. Вокруг него появились другие люди. Разные. Потом начались выборы президента. Тарпищев стал требовать денег. Более 40 миллионов. Я стал объяснять, что он совершенно не понимает, о каких цифрах идет речь. Мы подготовили отчеты, ездили к нему ночью, что-то доказывали. А он говорил лишь: "Мне Саше надо отдать, мне Саше надо отдать". Я был спокоен, поскольку знал всю бухгалтерию. Попытался объясниться с Коржаковым. Рассказал ему все про фонд, про деньги, про Тарпищева, про людей, с которыми он общается и которые не делают никому чести. В ответ я услышал буквально следующее: "Ты понимаешь, что Тарпищев твой пахан? И ты должен делать то, что говорит тебе пахан". Я тогда тоже вышел из себя. Мы кричали так, что Батурин, который находился в приемной у Коржакова, потом мне сказал: "Ну вы и орали".
А дальше... Я всегда поздно заканчиваю работу. У меня были отношения с девушкой. Я заехал к ней буквально на минутку и поехал домой. Саша, мой тогдашний начальник охраны, позвонил домой и предупредил, что мы едем, и домашний охранник ему говорит: "У нас скопление ОМОНа". Саша предложил: "Может, лучше в отеле переночуем?" Я... Ну, вплоть до того, что деньги пересчитал — с точки зрения того, под какую статью могут подвести. Денег было с собой долларов 200. К тому же у меня был спецталон, выданный лично Барсуковым,— "Без права проверки". Машина вооруженной охраны. В машине не было ничего, к чему можно было бы придраться. Я решил, что поедем домой. Подъехали к дому. Нас останавливает гаишник. Саша показывает ему через стекло спецталон. Гаишник козыряет: "Езжайте". Это было в 100 метрах от ворот моего дома. В этот момент из-за деревьев выскакивает полный автобус омоновцев. С автоматами с подствольниками. Окружили машину. Потом они у меня здесь чай пили, шоколад ели. Нормальные ребята, все прошли Чечню. Но это потом, когда обыск проводили.
Выскочили, окружили машины, охрану тоже. Я своим говорю: "Все, тихо! Открываем двери, выходим, никакой стрельбы, спокойно". Все уже было понятно. В этот момент от дома подошла моя жена, охрана. Я своим ребятам говорю: "Следите за дверями машины". Ясно же, что какая-то провокация должна быть. Многих из тех, кто принимал участие в этой операции, я просто видел в СБП, знал в лицо. Потом начали осматривать машину, рыться. Я говорю: "Что вы ищете? Там нет ничего". Тогда один подходит слева к машине и на глазах у нас всех, как фокусник, кладет ладонь под коврик и произносит: "Понятые!" Открывает руку, и там лежит пакетик с белым порошком. Он говорит: "Все, хватит разговоров, всем отойти!" Меня сажают в побитую "шестерку" и везут на экспертизу куда-то на Варшавку. Перед этим заезжают с пакетиком в другое место, отдают его кому-то, как-то все это оформляют. Мы приезжаем в наркоприемник, там какие-то страшные наркоманы. Заставляют сходить в туалет в бутылочку. Мы чего-то ждем. Ладно бы только я. Ко мне подходит мой начальник охраны и говорит: "Вы не дергайтесь. Там уже готовы на нас экспертизы". На всех: на водителей, на охранников. Ему врач поддатенький сказал: "Чего вы, ребята, на вас экспертизы заказаны". Ну как с этим бороться?
Меня увозят на Белинского — это управление милиции по области. И начинают допрос: "Как ты мог травить кокаином маленьких детей..." Потом берет пепельницу замахивается на меня. Тут я не выдерживаю: "Следователь, ты вообще знаешь, кто я такой?" Часам к четырем он напивается до такого состояния, что падает на раскладушку и засыпает. В какой-то момент пришел относительно честный парень, как я считаю, и говорит: "Ты понимаешь, что твои проблемы не здесь? Твои проблемы там. Ты там их и решай". И показывает пальцем наверх. Я сказал, что все понял.
Утром мы выезжаем в офис на обыск. В этот кабинет, где мы сейчас сидим. Все происходит очень смешно. ОМОН. Мы им ставим шоколад, конфеты. Нормальные ребята, нормально мне намекают, что, извини, такая работа, но у нас приказ "оттуда". Нормальный человеческий разговор. Открывают один ящик стола, открывают второй ящик у шкафа. "Ладно,— говорят,— будет, чего уж тут". Тут офис 600 с лишним квадратных метров. А они осмотрели два с половиной ящика в кабинете. Чистая профанация. То же было и дома. У меня 380 метров дом, чердаки и прочее. Жена мне говорит: "Знаешь, они открыли тут один ящик, нашли ружье, которое тебе Коржаков из арсенала подарил". И все, на этом заканчиваются все обыски. Меня увозят на полу "шестерки" в одинцовское СИЗО. И я там сижу три дня. По ночам приходят какие-то люди, допрашивают меня, ничего не оформляя, по утрам приходят адвокаты, меняются люди в камере. Адвокаты мои говорят: "Наверное, будешь сидеть".
Тем не менее через три дня мне сообщают: "Вас выпускают". Конвой, лицом к стенке, руки за спину. Я иду на второй этаж. Жена и охрана ждут меня у стен тюрьмы. Вроде уже свободен. Вдруг снова руки за спину и спускают вниз, в камеру. Все, думаю, приехал. Нет. Меня снова забирает конвой и ведет в кабинет начальника одинцовского СИЗО. Там сидит невысокого роста человек. Он предъявляет мне удостоверение службы безопасности на имя Валашенко и говорит, что родственники написали бумагу, где просят меня выпустить на поруки. Как потом оказалось, бумагу организовал сам Стрелецкий. И Валашенко мне говорит: "Мы вас можем выпустить, а можем сделать так, что вас больше никто никогда не увидит". "Но,— говорит Валашенко,— на носу выборы, на носу Олимпиада. Мы вас выпустим, если вы будете сидеть на даче и молчать, а дальше — посмотрим. В противном случае мы можем сделать так, что вы отсюда никогда не выйдете". То же самое потом скажет Стрелецкий моей жене: "Вы же понимаете, что я профессионал в своем деле. Если бы я хотел вашего мужа посадить, то посадил бы так, что его бы больше никто не увидел. Но я же его выпустил, значит, проявил благородство".
Стрелецкий сел в этот офис. Понятно, что основная идея была в том, чтобы сесть на финансовые потоки, направить их в нужное русло и обойтись без особого скандала. Все это подтверждало. Ведь был устав фонда, определенная процедура смены руководства, мой пятилетний контракт. Вместо этого собрали "представителей общественности" в кабинете Тарпищева. Были голоса, что, мол, не рано ли мы его снимаем, еще и вина никакая не доказана. Тут встал Стрелецкий с угрожающим: "Вы что, хотите...". И потом уже после всех дел, когда меня Хамовнический суд за минуты восстановил в должности, один крупный спортивный функционер, участвовавший в том собрании, мне сказал: "А что, нас всех могли убить там. Что нам было делать?"
Был еще один эпизод, когда меня освобождали из СИЗО. Меня снова привезли на Белинского и говорят: "Мы вам все же перед выходом сделаем повторную экспертизу". Я не понял. Четыре дня прошло, какая экспертиза, да мало ли что они мне там в суп могли подсыпать. И все же пришли два врача, осмотрели мои локтевые суставы — уколов нет, значит, героина нету. Я не знаю, какие были результаты экспертизы. Знаю, что я потом прошел через шесть больниц, у меня везде брали кровь, и я специально интересовался, есть ли у меня в крови остатки наркотических средств. И мне везде подтверждали, что нет, включая Германию, Швейцарию, ЦКБ, "Склиф". Тем не менее. В этот момент мне следователь так ненароком передает бумажку в руки и говорит: "Позвони". Потом он говорит: "Вы дали слово, что будете вести себя тихо, а там журналисты скопились около центрального входа, поэтому давайте-ка мы вас как привезли, так и отвезем".
Меня снова положили в "шестерку" на пол, встали ногами на меня, привезли к гостинице "Интурист". Здесь меня встречал мой друг на джипе, и уже у "Метрополя" я пересел в свой "Мерседес". Я позвонил по телефону, который мне передали. Это оказался мобильный Стрелецкого.
Он попросил меня приехать к нему в Белый дом. Я приехал на пятый этаж Белого дома прямо как был — небритый и в спортивном костюме. Он выходит из-за стола. Протягивает мне руку. Я говорю: "Я с подонками не здороваюсь". Он: "Вы так ничего и не поняли". Я отвечаю: "Я понял все". Он говорит: "Вы будете мне помогать в расследовании всех этих дел?" Имелся в виду в НФС. Я ответил, что помогать не буду, потому что расследовать мне нечего — у меня все на поверхности. Он говорит: "Ну что, вы поняли, что такое государственная машина, когда она едет по человеку?" Я ответил: "Понял, и что дальше?" Он: "Хорошо, езжайте домой".
Потом он меня много раз вызывал. Потом отбирал машину. Вызывает. Я приезжаю на машине. Мне говорят, чтобы оставил ключи на охране. Я оставляю. Со мной выходит человек и говорит: "Надо поехать с вами домой забрать ваш заграничный паспорт". Едем домой. Потом они меня вывозят на Щелковскую и бросают. Я встречаю там знакомых еще по работе на заводе ребят. Они меня довозят до Белого дома. Там меня все знают. Пропускают через все охраны. Я прихожу к тому человеку, который меня выбросил на улице. Он в изумлении.
Я не знаю, зачем они это делали. Мне кажется, что пытались оставить меня одного. Потом ко мне приезжал человек, предложил дать пять миллионов долларов, и тогда "Стрелецкий отстанет". Я сказал, что нет таких денег, что деньги в фонде, а он управляется другими людьми.
Ладно. Дальше около клуба "Феллини" нас задерживает милиция, обыскивает, отнимает у охраны пистолеты. Стрелецкий отнимает у меня бронированный "Мерседес". То есть они меня постепенно "раздевают", оставляют без защиты, разоружают охрану. Ребята, правда, все равно со мной ездят. Когда задержали охрану тогда у "Феллини", я был вынужден переночевать в "Пенте", потому что ходить одному было... не очень. Все это известно. Все показания были даны. Ну, ладно.
Я из "Пенты" еду к знакомой домой — это известный дом в Мерзляковском переулке. Выходя из машины, я специально громко говорю охране, что из дома не выйду, останусь здесь, а завтра в восемь утра приезжайте. Через час мы выходим из дома и идем к китайскому ресторану "Панда" на Герцена. Я сделал несколько звонков по телефону. Около одиннадцати вечера мы вдвоем вышли из ресторана и пешком пошли обратно к дому. Вокруг много людей. Почему-то у меня появилось чувство тревоги. Оборачиваюсь и вижу. Сзади останавливается машина, в ней двое. Один человек выходит, облокачивается на задний капот. Совершенно спокойно, что меня поразило, достает огромный пистолет. Я успел сказать: "Что же ты, гад, делаешь?.." Выстрел был один. У него заклинил пистолет. Я это помню очень четко. Он был в форме черного цвета, такая роба. В кепочке. Без всякой маски. Открытое русское лицо. Совершенно никакой. Я его в жизни не узнаю. И я вижу белую металлическую полоску. Я понял, что у него заклинило пистолет. Он стоит, дергает его. Метров пять расстояние. Я подбираю ноги, подбираю кишки в руку и иду на него. А от него идти бессмысленно. Это я сейчас так спокойно рассказываю. А там... На одной ноге я пытаюсь доскакать до него. Доскакиваю, вцепляюсь в пистолет. Он понимает, что пистолет ему сейчас не нужен, он с ним все равно ничего не сделает. Он вырывает его у меня из рук и откидывает. В этот момент двумя руками бьет меня в грудь, я падаю — все-таки стою-то на одной ноге и весь в крови. Он в прыжке выхватывает нож и обрушивается на меня. У меня все же какая-то спортивная подготовка есть — занимался карате, восточными единоборствами. Я ухожу за руку, и при первом ударе нож проходит через руку насквозь и попадает в горло — но как бы не совсем его задевает, рядом. Второй — я опять ухожу за руку, потом обрушиваются удар за ударом в лицо, в шею. Это все продолжается довольно долго. Вокруг люди, милиционеры. Второй из машины кричит: "Хватит, поехали!" А тот, как мясник, разошелся: то ли у него страх перед теми, кто ему давал поручение, то ли еще что-то. Он продолжает тыкать, тыкать... Милиция подбегает, охранники из офисов, люди. Все бегут, но как-то осторожно. Никто не вмешивается. Потом он протыкает мне два легких, живот.... В общем, 11 ножевых ран. Спокойно забирает нож, спокойно садится в машину и уезжает. И в этот момент появляются все. Все! Какой-то отставной летчик поддатый, другие люди...
Летчик начинает руководить процессом. Я сам все это видел. Удивительная вещь, я ни на минуту не теряю сознания. Приезжают санитары, начинают что-то между собой обсуждать, разговаривают с милиционерами. Я говорю: "Хорош, поехали, жить хочется". Такая смешная история. Потом "Склиф", одна операция, вторая операция. Потом ЦКБ. Потом мы понимаем, что меня добьют, и друзья начинают организовывать мой вылет.
Это была комедия. Мы заказали санитарную машину. С капельницей. Заказали немецкий санитарный самолет. Конечно, они меня отслеживали. Мне помогало очень много моих друзей, просто не хочется рисковать и называть их. И прямо на этой санитарной машине мы поехали во Внуково-1, где ждал самолет. И вот тут они как-то растерялись, и меня удалось впихнуть в самолет. А Коржаков еще раньше, при первом нашем разговоре, прямо из своего кабинета нажал кнопку и приказал Николаеву: "Федорова за границу не выпускать!" И пошли восьмичасовые переговоры. Я уже лежу весь порезанный в немецком самолете. Немецкие врачи ничего не понимают. Пограничники требуют, чтобы меня выгрузили. А немцы говорят: "Как его выгружать-то? Он труп. Ну, труп. Его лечить надо, а не выгружать". Пограничники придумывают какие-то причины. Потом связываются с Николаевым. Он говорит, что у него нет формальных возможностей меня не выпустить. Начинает искать Скуратова. Скуратов начинает тоже кого-то искать. Это то, что я знаю от друзей, от жены, которые это наблюдали. В результате через восемь часов немцы не выдерживают. Они говорят: "У вас есть формальные основания его не выпускать? У него есть виза, все есть..." Им отвечают, что формальных оснований нет. Немцы припугнули, что обратятся в немецкое посольство. Тогда им дали право на вылет. Я восемь часов пролежал в самолете, потом четыре часа летел, потом шесть часов ехал до больницы. При этом у меня была дырка в горле, и я не мог говорить, разве что затыкая дырку пальцем.
Потом ко мне туда, в Германию, стали приезжать люди от Стрелецкого. Снимали меня на камеру. Мне говорили: "Ты против Коржакова. Мы тебя везде достанем". Вот тогда я на всякий случай записал видеокассету, на которой все рассказал. Но об этом все известно. Осенью 96-го эту кассету показали по телевидению.
Вот и все. А сейчас следствие закончено. Мое дело сначала раздробили на несколько, а потом развалили — профессионально, чисто, тонко. Срабатывают корпоративные интересы. Следователь Генеральной прокуратуры Лукьянов закрывает дела, оставляет их чистыми, а в описательной части замазывает меня грязью. А все просто. Я знаю, с кем дружит Лукьянов, и я знаю, с кем дружит Стрелецкий. И совмещаю эти вещи.
Лукьянов закрывает дело о покушении "за неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого". Класс, да? Это я должен был им его за ручку привести?! И одновременно тот же следователь возбуждает против меня же уголовное дело по моей коммерческой деятельности.
Защититься невозможно. Поэтому, когда меня пригласили к Борису Березовскому, я рассказал все, что со мной случилось. Так появилась та знаменитая кассета, которую опубликовали в газете. Ничего не сделаешь. Ну, стрельнут еще. От этого в нашей стране спасения нет. Если принято решение, оно будет выполнено. Но меня Бог спас, и только на это остается и надеяться.