Алексей Ъ-Тарханов
С утра Пугачева отправилась в Кремль. Приема она скромно ждала на диванчике вместе с Киркоровым. Как в загсе. И даже приглашенный Юдашкин выглядел свидетелем со стороны жениха.
Все, казалось, были в сборе. Но тут появился Ельцин.
Президент вышел с видом разволновавшегося первоклассника, которого сейчас подведут к новогодней елке. Никто никогда не видел его таким по телевизору. Ельцин страшно стеснялся, держал руки по швам и целовал Пугачеву, как красавицу-подругу старшей сестры. Затем очень оправдывался, объясняя, что орден "За заслуги перед Отечеством" II степени — очень хороший орден, лучше не бывает. И что первой степени бывает только у президентов. Другие кавалеры второй степени таких извинений не слышали — ни Черномырдин, ни патриарх, ни Лужков, ни Ростропович, ни, хочется верить, Геннадий Селезнев.
Пугачева отвечала ему просто, почти как равному. С достоинством приняла орден, который угрюмый Солженицын на ее месте с истерикой бы отверг, внятно предложила выпить: "Ну вам-то, наверное, нельзя..."
— Выпьем! — сказал как отрезал президент.
Потом они выпили и взглянули в глазок камеры на бесчисленный народ. Казалось, они были одного роста. Эффект, известный театральным людям.
Две тысячи имиджмейкеров не смогли бы поставить эту сцену лучше. Отличная работа — сильно, кратко, эффективно.
"Я бы ее не узнал на улице",— признался мне про Пугачеву один приятель. А ведь он не чужд театру и даже лично знаком с некоторыми актерами. Так вот, ему кажется, что узнать ее можно на сцене, а в жизни — нет. И не потому, что она так часто менялась. А потому, что меняла одну незапоминающуюся маску на другую.
Что значит — не запоминающуюся?
Страна Франция с ее рафинированным отношением к женщине держит в присутственных местах скульптурное изображение Марианны. Это как бы символ республики. Меняется республика, меняется и Марианна. Время от времени собираются специалисты и решают, которая из великих француженок достойна стать действующей моделью национального характера. Была Марианной Брижитт Бардо, была Катрин Денев.
Тут уж даже не поймешь, то ли выбор народа определял главенствующий тип красоты, а может, главенствующий тип красоты определял народную судьбу. В эпоху Бардо Франция была такой же взбалмошной и наивной: атомная бомба, Алжир, де Голль, а в эпоху Денев такой же скучновато-холодной: профсоюзы, Жискар, Миттеран.
У нас в горисполкомах не было бюстов, кроме непротертых Владимиров Ильичей. Их требовалось много, и скульпторы цинически именовали В. И. — "кормильцем". Кормилец не имел ничего общего с национальным характером — даже чисто внешне. А вот если бы вместо Ильича в государственных органах ставили бы бюсты Борисовны, единство партии и народа могло бы и в самом деле неожиданно окрепнуть. Правда, эти бюсты следовало бы раскрашивать, подобно оригиналу, в веселенькие рыжие цвета. Но ведь так поступали еще греки. Они подкрашивали своих холодных мраморных богов и богинь, толкая их тем самым на веселые непотребства.
Пугачева была бы очень к месту, потому что в течение десятилетий оставалась замечательной истинно народной кормилицей. В разные годы она выглядела по-разному, но индивидуальна была в ту самую меру, чтобы люди, взглянувши на нее, увидели бы себя.
Ельцин не мог бы с таким успехом прилюдно наградить в Кремле ни, например, Эдуарда Хиля (с одной стороны) ни Машу и Медведей (с другой стороны) орденами хотя бы и двадцатой степени. Их электорат узок до смешного. За Пугачевой волнуются и клубятся народные массы. Когда она, благодаря за орден, говорит, что он дан "учителям, родителям, миллионам поклонников", она права. В лице Пугачевой удалось одномоментно наградить максимальное количество российских граждан, а заодно и граждан стран ближнего и дальнего зарубежья, потому что ее поклонники принадлежат не только к разным поколениям, но даже и к разным волнам эмиграции. Вместе с Ельциным за нее выпивали в Киеве, Мюнхене, Хайфе, Нью-Йорке.
Но не все так просто. Опыт выборов в Красноярске, где авторитетом Пугачевой попытались было воспользоваться, показал: как политический союзник она может быть очень опасна, уничтожая любую чужую харизму. Ясной цели с ее помощью не добиться, она слишком непредсказуема. Ей нельзя манипулировать, ее можно только выставлять вперед, как икону. А уж оскандалиться перед Пугачевой для публичного российского политика — все равно что выйти без штанов.
Последний раз я читал о такой истории в пьесе Евгения Шварца "Голый король". Там, если помните, король хотел прилично поприветствовать невесту-принцессу. Для чего был составлен и согласован двумя сторонами протокольный вежливый диалог. Но принцесса не захотела понравиться королю, а потому выучила другие реплики. И тогда диалог в тронном зале принял спонтанный, непредсказуемый характер.
Король. Здравствуйте, принцесса.
Принцесса. Иди ты к чертовой бабушке!
Король. Принцесса, я счастлив, что вы, как солнце, взошли на мой трон. Свет вашей красоты озарил все вокруг.
Принцесса. Заткнись, дырявый мешок!
Король. Я счастлив принцесса, что вы оценили меня по достоинству.
Теперь вы понимаете, как я напрягся, услышав первую реплику.
Ельцин. Для меня высокая честь принимать вас в Кремле, человека легендарного, которого любит вся Россия и отдает свою любовь, как вы отдаете через песни любовь всей России.
Ельцин страшно рисковал. Он робел, но не боялся. Он вел себя естественно, впервые за много месяцев. А Пугачева оказалась очень благородным партнером.
Им двоим это явно пошло на пользу.
Алла Борисовна Пугачева приняла в Кремле Ельцина Б. Н.