"Большой Эрмитаж", представленный журналистам на прошлой неделе (см. "Коммерсантъ" от 2 апреля), может стать одним из крупнейших культурных проектов России в начале XXI века. Об этом корреспонденту Ъ КИРЕ Ъ-ДОЛИНИНОЙ рассказал директор Эрмитажа МИХАИЛ ПИОТРОВСКИЙ.
— Газеты цитируют вашу фразу "У Эрмитажа уже нет шансов стать музеем ХХ века. Но мы имеем уникальную возможность превратить его в музей XXI века". Но ведь на сегодняшний день Эрмитаж не принадлежит никакому времени. Его ядро составляет музей Кленце, уникальный памятник позитивизма XIX века, без сомнения, стоящий того, чтобы его законсервировать. А остальное — это странный и эклектичный конгломерат из штампов советского музееведения и удачных или не очень находок эрмитажных сотрудников.
— Наша гордость, что мы единственный сохранившийся в мире музей XIX века. И нынешний век этот стиль не нарушил. Таким он и останется. Это музей с окнами, музей во дворце. И ни в коем случае нельзя убирать из него экспонаты, нельзя делать из Зимнего Павловск или Петергоф. Мне представляется интересным, что у нас из комнаты, где умер Александр, можно пойти посмотреть Рембрандта.
Есть очень хорошее определение Эрмитажа — "Лувр, вставленный в Версаль". Это наша проблема — часть музея под музей не приспособлена. Но время показало, что привычная концепция музея ХХ века с большими комнатами без окон, белыми стенами, искусственным освещением, может быть, и удобна, но не так симпатична. А вот старомодность приятна. Что касается концепции. У нас часто путают музей и галерею. В галерее все висит на стенах, а музей существует для тысячи разных других вещей — для хранения, изучения. А запутанность Эрмитажа — это запутанность энциклопедического музея. Так переплетаются культуры человечества, таков Метрополитен, таков Британский музей. Эрмитаж, конечно, монстристый, но это и симпатично. Не все музеи должны быть такими, но несколько больших музеев могут это себе позволить. Иначе никто бы никогда не попадал даже случайно, как это происходит сейчас, в античные залы, а все сразу бы шли смотреть итальянскую живопись.
— Что же тогда в вашем представлении музей XXI века, которым должен стать Эрмитаж?
— Перед музеем стоят три главные проблемы. Первая — проблема доступа к коллекциям. Каждая вещь должна быть доступна тому, кто ее хочет посмотреть или изучить — на экспозиции, в хранилищах, в компьютерной базе данных. Вторая — посетитель ищет комфорта и уюта. Современный музей становится местом, куда приходят провести время. Таким местом стали Метрополитен и МоМА в Нью-Йорке, этого добиваются в лондонской галерее Тейт. Музеи заняли место театров, они теперь культурное лицо нации. Для Петербурга есть еще и важный экономико-психологический фактор. Развитие музея как части города создает возможность некоего экономического оживления в переходный период, когда гибнет промышленность, когда большую ее часть нужно убрать из города и построить заново и по новым технологиям. Вот в этот тяжелый период музей может взять на себя заботу по сохранению духа города, создать новые рабочие места. И, в третьих, новый музей будет в основном ориентирован на детей. Для этого будут созданы интерактивная экспозиция и коммерческо-развлекательный комплекс.
— Что такое "Большой Эрмитаж" — план реконструкции всего музея или проект по освоению новых площадей?
— Скорее второе. Это будет один очень большой музей, с двумя входами, двумя билетами и немного разной концепцией. Сам Эрмитаж мы трогать не собираемся, там все останется, как есть. А вот на новых площадях собираемся опробовать то, что не можем и не хотим делать в старых зданиях. Прежде всего коммерческо-развлекательный комплекс. Мы столько мучились со всей этой коммерцией — у нас не получалось, здание ее отторгало. Здесь же все эти магазины, рестораны, отель, виртуальный музей будут естественны.
— На схеме "Большого Эрмитажа" мы видим огромный комплекс из многих зданий, почти полностью охватывающий Дворцовую площадь. А что на самом деле передано Эрмитажу?
— Пока передано только здание Главного штаба, но по идее вся Дворцовая площадь должна стать эрмитажной. Сейчас она поделена между нами и военными. Но мы уже сейчас претендуем на Военно-морской архив и на штаб гвардии, где может быть Музей русской гвардии. Вопрос с западным крылом Главного штаба деликатный. В любом случае там должны остаться апартаменты военного министра, как представительство командующего округом, а остальные помещения постепенно могут стать музейными. Я не хочу сейчас набирать здания. Можно было бы каждый день ходить к губернатору и в конце концов выселить всех, но нам сразу все не освоить.
— То есть проект, о котором идет речь, касается пока только части Главного штаба?
— Да. Сейчас мы ищем консорциум, который возьмет на себя всю работу. Он займется схемой финансирования, будет искать инвесторов, организовывать конкурсы. 15 лет на реконструкцию — срок условный. На самом деле мы ориентируемся на две даты: 2003 год (300 лет Санкт-Петербургу) и 2214 год (250 лет Эрмитажу). Более точные сроки зависят от финансирования. Но в любом случае — будут деньги, не будет денег — рано или поздно мы это сделаем. Ведь сделали же мы уже Эрмитажный театр, заканчиваем фондохранилище, работаем над новым входом в музей.
— Что будет выставлено в Главном штабе?
— Наверху будет картинная галерея. Мы перенесем сюда импрессионистов и постимпрессионистов, благо здесь будут лучшие залы и рядом можно будет выставлять искусство ХХ века. Ниже этажом будет прикладное искусство. Сюда переедет арсенал со знаменами, батальными картинами. Затем экспозиция и открытое хранилище фарфора, коллекция костюма, переименованная в Институт костюма со своим исследовательским центром. Также не исключено, что здесь будет зал для показа исторической и даже современной моды, как это делают в Лувре.
— Изменится ли внешний вид Дворцовой площади?
— Нет. Мы ничего на ней строить не будем. Будет подземный переход от Малого Эрмитажа к Главному штабу. Архитектурное вмешательство ограничится перекрытием дворов и переделками внутри — там далеко не все интерьеры Росси. Хотя без новаций не обойдемся — так сейчас строят все музеи. Недаром в нашем оценочном совете знаменитый архитектор Норман Фостер, только что закончивший перестраивать Рейхстаг. Но мы очень консервативны. Поэтому сильно революционное нам не нужно, нам нужно умеренно революционное.
— Где музей возьмет на все это деньги?
— Минимальная цена проекта — $150 миллионов. Надо прямо сказать, что денег пока нет и встречи с прессой — часть нашей работы по их поиску. Мы предполагаем трехчастную схему финансирования. Первая — инвестиции. Вложенные в развлекательно-коммерческую часть, они непременно вернутся. И деловые люди у нас и за рубежом этим интересуются. Уже дают деньги на начало проекта Владимир Потанин и глава американского общества друзей Эрмитажа Билл Мэррей. Второй источник — благотворительные взносы. Они должны идти от тех, кто одновременно является инвесторами, и от просто благотворителей, которые на свете еще есть. И, когда у нас уже будут два первых источника, мы собираемся привлечь государство и город. По нашим прикидкам, если нам удастся собрать 30% денег от благотворителей, привлечь инвесторов уже не будет проблемой.
— Вы собираетесь строить музей XXI века, но для него неминуемо потребуются новые люди с новыми идеями. В одной из наших бесед вы признались, что Эрмитажу уже не хватает оригинальных выставочных идей.
— Мы снобы, консерваторы, традиционалисты. И от добра добра искать нужно очень осторожно. Да, таких выставок, которые по идее своей оригинальны, у нас немного. Но мы открыты к экспериментам. Может, и нехорошо так говорить, но существующее вокруг современное — не то чтобы сомнительно, но полной уверенности в том, что это нужно, оно у меня не вызывает. Как производить перемены — революционно или эволюционно — вопрос принципиальный. Для нас здесь важны две вещи: наша агрессивность (мы очень много о себе мним) и наша открытость. Мы самый открытый музей в стране, и я принципиально не стесняюсь говорить ни о каких проблемах. Этим я могу обеспечить манеру поведения музея, но я не могу курировать все выставки. Если обеспечить правильную манеру, найдутся люди, которые будут в ней работать. Поэтому я не признаю, что у нас плохие выставки или нет выставочной политики. Да, они так же, как и Эрмитаж, немного старомодны и академичны, но меняться они будут постепенно. Так и нужно — должен же кто-то быть старомодным.