Театральная Москва справила 90-летие легендарной танцовщицы Анны Редель. Блиставший в 30-50-е годы эстрадный дуэт Редель--Хрусталев до сих пор остается непревзойденным по виртуозности и уникальности хореографических открытий. Воспоминания АННЫ РЕДЕЛЬ записала корреспондент "Коммерсанта" ЛИДИЯ Ъ-ШАМИНА.
Несостоявшаяся эмигрантка
Когда началась революция, мы уехали в Ялту. Если у мамы не было работы, распродавали ее бриллианты. В Ялте собралась интересная публика: Мозжухин, Вертинский, Иза Кремер — кто ждал выезда, кто спасался от голода. Наш кумир Мордкин, премьер Большого театра, изумительный красавец, прогуливался по городскому саду в эффектной капитанской фуражке, и мы, девчонки, бежали за ним, стараясь заглянуть ему в лицо. Он танцевал тогда с Маргаритой Фроман, танцовщицей из антрепризы Дягилева, а его жена Пажицкая — с ее братом Максом. У Мордкина в разгаре был роман с Фроман, и эта тайна придавала их дуэту особую прелесть. Она была хороша: зеленоглазая, рыжая, чудные быстрые ножки. Потом они рассорились, Мордкин уехал, а Маргарита Петровна открыла школу. Я выплакала у мамы согласие учить меня танцу.
У меня были довольно способные стройные ноги, и Фроман говорила: "Нюрочка — моя маленькая Павлова". Танцевали мы маленьких лебедей, небольшие характерные и классические номера и вскоре отправились на гастроли в Константинополь. Моим партнером стал брат Фроман, Валентин,— он был страшно в меня влюблен. Потом, когда мы расстались, он уехал в Европу и танцевал с Марикой Рокк.
Мамин родственник, Александр Сахаров, уехал в Париж еще при царе, буквально "заболел" танцем и быстро сделался знаменит и богат — у него с женой была роскошная вилла на Лазурном берегу. Даже ультраклассичка Кшесинская восхищалась их модерн-дуэтом. Александр не забыл маму — в детстве в Мариуполе они танцевали вместе мазурку. Так вот, узнав о моих успехах, он написал: "Маруся, приезжайте, Нюрочка мне будет дочкой". Но я хотела танцевать классику. Потом страшно жалела, что не поехала в Париж.
Несостоявшаяся танцовщица Моисеева
В Москве я рассчитывала подучиться в Большом театре. Но, несмотря на рекомендацию Станиславского, Тихомиров мне отказал: требовалась взятка. Бриллианты у мамы уже кончились, и мне пришлось поступить в Театральный техникум им. Луначарского. Там я оказалась единственной классичкой, и Голейзовский сразу предложил мне ехать с ним в Одессу. Но я не хотела оставлять маму. Бог меня уберег от Голейзовского: он был страшно увлекающийся, все его фаворитки там из-за него прямо передрались.
В театре в саду Эрмитаж я выступала в современной буффонаде. Это было самое привлекательное московское место: Хенкин, Алексеев, Гаркави, Утесов, Тенин, Дарский, Миров. Наутро после премьеры написали только обо мне и Утесове. Я стала знаменитостью, и посыпались приглашения.
В это время в Москве можно было быстро прославиться. Но я осталась без партнера. С Эмилем Меем мы расстались из-за его дурного характера, дуэт с Павликом Вирским тоже не состоялся. Тогда Моисеев предложил сделать мне номер. Но я уже сговорилась с Мишей Хрусталевым — зная о моих затруднениях, он предложил мне быть его партнершей. Он тоже учился в техникуме и работал в Театре оперетты. Моисеев потом долго припоминал мне отказ.
Несостоявшаяся партнерша Сталина
Нас часто приглашали в Кремль. Это была почетная, но тревожная обязанность. Вызов в Кремль мог произойти неожиданно. В день шестидесятилетия Сталина — вдруг звонок из комитета по делам искусств: машина за вами вышла. Время — полночь, у нас ни костюмов, ни реквизита! Кое-что собрали и через полчаса были уже на сцене. Мы хотели уже уходить, но вдруг говорят: "Вас Сталин зовет!" Подхожу, он предлагает мне: "Барышня, садитесь рядом". В тот вечер Сталин много говорил, а Молотов его заметно опекал, напоминая, что завтра, мол, рабочий день и пора спать. Но Сталин отказывался: "Нет, еще посидим!" Пели, танцевали до семи утра. Я запомнила свою лезгинку с Микояном. Жаль, что со Сталиным потанцевать так и не пришлось.
Перед такими концертами все волновались жутко, даже самые первые артисты — Качалов, Козловский, Барсова, Шпиллер, Лемешев, Лепешинская, Мессерер. Процедура была неизменна: у входа в зал забирали грим и костюмы и вели прямо за стол. Какая там еда перед концертом? Станцевав номер, мы возвращались строго на свои места — они обозначались в билете. Сцена там была очень высокая, и к ней вели ступеньки. Танцорам было неудобно, но капризничать никому не приходило в голову. Рядом со сценой помещался огромный правительственный стол, затем артистические. По краям обязательно сидели бесцветные человечки, мы называли их "никтошками". Ходить по залу было нельзя.
После выступления за артистический стол часто подсаживался Поскребышев. Нас он называл запросто Анечкой и Мишей и однажды предложил возглавить профессиональный ансамбль народного танца. Мы отказались: "Это не наш профиль, и мы хотим еще сами потанцевать".— "А кого бы вы порекомендовали ?" Мы назвали Голейзовского, но он был непопулярен в верхах. В конце концов ансамбль доверили Моисееву. Мать его жены, балерины Подгорецкой, была большим чином в профсоюзах, и это решило дело.