Ростовщик как двигатель прогресса

Ростовщичество — зло, веками твердят церковь и общественное мнение. Не все так просто, возражает экономист и писатель Елена Чиркова: классическая литература полна примеров того, что оно выступало в положительной роли — мотора средневековой экономики.

В аду "Божественной комедии" Данте девять концентрических кругов, воронкой спускающихся к центру Земли, и в каждом следующем мучения круче. Ростовщики помещены на кайму седьмого круга, где "огонь вонзает жала в лица", дальше воры, обманщики, насильники и самые ужасные преступники — предатели Иуда Искариот, Брут и приравненные к ним. У одного из ростовщиков на груди кисет, где "в желтом поле был рисунок синий", у другого — алый, "подобно крови", мешочек с белою гусыней, у третьего — белый кошелек с голубой свиньей, и всем им мошна как будто услаждает очи.

Ростовщиков подвергали остракизму с незапамятных времен — и государство, и церковь. В Средние века христианство считало ростовщичество формой грабежа и, соответственно, грехом. В иудаизме оно тоже считалось грешным делом, но евреям было разрешено ссужать под проценты христианам и сарацинам (арабам), чтобы не вовлекаться в еще больший грех — взимание процентов с единоверцев. Именно поэтому большинство ростовщиков были евреями. Впрочем, христианам тоже дозволялось давать деньги в рост сарацинам.

Опасности Средневековья

В Средние века правовой защиты ростовщиков не существовало. Опустошить карманы заимодавцев мог любой рыцарь — по праву сильного. Приходилось всячески лавировать и скрывать наличие денег. Ростовщик Исаак, один из героев романа Вальтера Скотта "Айвенго", действие которого происходит в XII веке, возвращаясь домой из дальних странствий, попадает в руки рыцарей, следующих на турнир. Те, обзывая его нечестивым псом, обвиняют Исаака в желании "своим лихоимством вытянуть все силы из дворян". Исаак старается убедить их, что у него нет "ни одного шекеля, ни одного серебряного пенни", но рыцари не верят и собираются отобрать деньги, когда тот уснет. Предупрежденный о готовящемся покушении на его кошелек "добрым пилигримом", под видом которого путешествует рыцарь Айвенго, Исаак с его же помощью бежит из замка, где компания остановилась на ночлег. Как только беглецы пересекают ров, Исаак спешит "подсунуть под седло своего мула мешочек из просмоленного синего холста, бормоча все время, что это перемена белья, только одна перемена белья, больше ничего".

По прошествии времени снова отправившись в путь, на этот раз с дочерью — прекрасной Ревеккой, Исаак опять попадает в переплет. Он присоединяется к группе доброжелательно настроенных рыцарей — сторонников Ричарда Львиное Сердце, но путешественников захватывает в плен противник короля, местный рыцарь-разбойник, чей укрепленный замок служит тюрьмой для пленных. Рыцари содержатся с почетом, а из Исаака выбивают деньги: его собираются поджаривать на вертеле, как тушу животного, пока он не согласится "добровольно" расстаться со своим богатством. Атака на замок сподвижников Ричарда спасает ростовщика от адской пытки, но и на этом его мытарства не заканчиваются. Дочь Исаака оказывается в лапах храмовника — высокопоставленного члена религиозного ордена, который хочет насильно сделать ее своей женой, несмотря на то что Ревекка еврейка. Другие члены ордена не спешат остановить зарвавшегося брата и просят за Ревекку выкуп — "налом" и благотворительными взносами: если Исаак пожертвует что-нибудь на церковные нужды, "например на пристройку общей спальни для братии", они "возьмут грех на душу и помогут ему выручить дочь". Произвол останавливает вмешательство благородного Айвенго.

Во времена Ричарда Львиное Сердце еще не был изобретен вексель — он стал широко использоваться еврейскими ростовщиками с XIII века. Сначала векселя были именными, а в начале XV века, по данным немецкого экономиста и социолога, автора исследования "Евреи и хозяйственная жизнь" Вернера Зомбарта, в Венеции появился вексель на предъявителя. В результате отпала нужда возить с собой наличные, рискуя жизнью, и был изобретен способ утаивания богатства. Многие стали держать его в векселях, которые позволяли переводить капитал из страны в страну и быстро восстанавливать экономический статус после очередных притеснений и гонений.

Регулируемое ростовщичество

С конца XIII до середины XVII века в Англии верующие евреи и вовсе были лишены права жительства, а те немногие, кто там все-таки жил, являлись иностранными подданными. В начале этой эпохи евреи в большом количестве переселяются в Испанию и Португалию, а оттуда позднее — в Венецию, где отношение к ростовщикам более либеральное. Исаака сменяет Шейлок — герой шекспировского "Венецианского купца".

Действие пьесы происходит в конце XVI века. В это время Венеция все еще экономическая сверхдержава, но ее могущество на излете. Невзирая на религиозные предрассудки, следуя старому принципу "деньги не пахнут", в IX веке она начала торговать с сарацинами, которые господствовали на восточном рынке вплоть до XVI века. Венецианцы экспортировали рабынь, железо, дерево; все население города жило торговлей, возник класс богатых купцов.

В XII веке Венеция — крупная морская держава, избавившая Адриатику от пиратов, утвердившаяся на всем восточном побережье Италии, победившая многих конкурентов с западного и монополизировавшая торговлю в восточной части Средиземного моря. В XIV веке город начинает торговать с Фландрией и Англией.

Вместе с торговлей развивается необходимая ей инфраструктура. Возникают судостроительные верфи, появляются морские брокеры, чеканится монета, получившая широкое хождение в Европе и Леванте, создаются мощные банки и крупные торговые компании. В XIII веке в обращение внедряется тот самый вексель — финансовая инновация своего времени. В XIV столетии создается биржа, начинают торговаться гособлигации. В начале XV века Венеция, завоевав территории на материке (до того ее власть распространялась на островные и прибрежные земли), получает серьезные доходы и от земледелия.

В 1509 году город, потерявший земельные владения и нуждающийся в деньгах, пересматривает жесткую политику недопущения на свою территорию иноверцев. Власти за большую мзду, причем ежегодную, разрешают селиться в Венеции евреям, в основном ростовщикам, купцам и врачам. Венецию наводняют сыны Израилевы, проживавшие на территории современной Германии, изгнанные из Испании в 1492 году, подвергшиеся принудительному обращению в христианство в Португалии в 1497-м, беженцы из Константинополя и Салоник — важнейших коммерческих центров Оттоманской империи.

Евреям предписано жить в гетто. Им разрешается вести бизнес старьевщиков — иметь лавки-"комиссионки", открывать ростовщические конторы для обслуживания бедных горожан. На самом деле среди клиентуры этих контор не только беднота — и в "Венецианском купце" ростовщик Шейлок кредитует как раз знать. Социально окрашенная риторика нужна городским властям для оправдания либерализма (по меркам того времени) по отношению к еврейским коммерсантам перед Римом: папа такую лояльность не приветствует. Венеции приходится лавировать — деловая активность еврейской общины призвана приносить немалые деньги в казну, да и сам город занимает у ростовщиков во время голода или войны.

Если в начале XVI века евреям выдавали "вид на жительство" в Венеции на пару лет, то к концу столетия — уже на четверть века. Вдобавок еврейским купцам разрешили вести торговлю с Левантом: город конкурировал с множеством европейских портов, пытаясь завязать на себя торговлю Оттоманской империи с Европой, и с готовностью давал "прописку" левантийским купцам, имевшим налаженные контакты на Востоке. Еврейские купцы и ростовщики сохраняли свои привилегии до падения Венеции как самостоятельного государства в 1797 году.

Ростовщичество в Венеции и других итальянских городах строго регулировалось местными властями. Право заниматься кредитованием нужно было покупать, уплачивая каждый год фиксированный налог. Это ограничивало конкуренцию и давало квазимонопольное положение купившим "лицензию". Власти устанавливали и размеры процентной ставки. Согласно дошедшим до нас разрозненным данным, в XIV-XV веках в разных городах она варьировалась от 10% до 60% годовых. Высокий процент устанавливался там, где город хотел взимать с ростовщиков побольше налогов. Кроме того, он мог временно разрешить брать с частных заемщиков повышенные проценты в качестве компенсации упущенной выгоды, если сам занимал по ставкам ниже рыночных. Самые низкие ставки, законодательно установленные для частных заемщиков, 10-12% годовых, как раз характерны для богатой, жившей не только за счет поборов с кредиторов Венеции. Сама она в конце XV — начале XVI века и вовсе занимала под 4-5%. Процентная ставка могла зависеть от размера займа и типа залога.

Согласно теории кредита, при нерегулируемом бизнесе процентная ставка зависит от надежности и платежеспособности заемщика. Еврейские ростовщики всегда устанавливали процент на уровне верхней разрешенной планки, а от качества заемщика зависели другие условия займа — в первую очередь соотношение его размеров и стоимости залога, который требовался в большинстве случаев, так как к гарантиям третьей стороны прибегали редко. Принимали одежду, обувь, украшения, рабочие инструменты, оружие. Городские власти категорически запрещали давать деньги в рост под залог земли, чтобы еврейские ростовщики не аккумулировали большие земельные владения, но к этому не очень стремились и сами "старики-процентщики": богатство нужно было держать в ликвидной форме на случай необходимости срочно покинуть город.

В Тоскане, где уровень экономического развития и экономические отношения были схожи с венецианскими, около 2/3 населения пользовалось кредитами. Их брали под оборотный капитал для покупки молодняка скота, приданого дочерям и внучкам, да и просто "на потребительские нужды" в плохой год. Средний размер займа был огромным — приблизительно как годовая зарплата флорентийского рабочего.

Доля еврейских ростовщиков в общем объеме кредитования населения в Тоскане оценивается где-то в 10%. Можно предположить, что в Венеции она была примерно такой же, но ростовщики были очень влиятельны. Сила еврейских ростовщиков определялась тем, что их богатство всегда держалось в звонкой монете — его размер не был подвержен колебаниям из-за плохой погоды, нападения врага или изменения налогов на землю.

Кроме того, еврейские ростовщики поддерживали тесные социальные и экономические связи между собой, благодаря чему могли делить риски и, когда необходимо, привлекать внешний капитал — заимодавцы объединялись в негласные партнерства, чтобы быстро перекидывать средства между городами. Но все равно оставались чужаками.

В шекспировской пьесе богатый венецианский купец Антонио снаряжает в путь несколько торговых кораблей. Это масштабная операция, доступная только очень состоятельному человеку. Вдруг выясняется, что Бассанио, верный друг Антонио, надумал жениться на богатой и хочет "с честью выйти из больших долгов, в какие мотовство его втянуло", для чего ему нужно перекредитоваться. Антонио решает помочь другу, но свободных средств нет, и он просит Бассанио узнать, что может сделать его "кредит" (репутация заемщика), собираясь выжать его "весь и до предела".

Бассанио мчится к ростовщику Шейлоку и просит 3 тыс. дукатов на три месяца с поручительством Антонио по векселю. Это около полумиллиона сегодняшних долларов при пересчете через золотой эквивалент дуката — смешные деньги с учетом размаха операций Антонио. Шейлоку поручительства мало: Антонио — хороший, то есть "состоятельный", человек, но его "капитал весь в надеждах". У него одно судно плывет в Триполи, другое — в Индию, третье сейчас в Мексике, четвертое — в Англии, остальные суда тоже разбросаны по миру. Это все риски: "корабли — это только доски, а моряки — только люди; а ведь есть и земляные крысы и водяные крысы, и сухопутные воры и водяные воры, то есть пираты; а кроме того — опасности от воды, ветра и скал".

Как же прав Шейлок! Во времена Шекспира корабли оказывались плохим залогом, ведь опасности заморской торговли были велики и связаны отнюдь не с рыночной конъюнктурой, а с тем, что суда зачастую не возвращались из дальних плаваний. Шейлока залог кораблей не может защитить. Процентная ставка ограничена, а залога и вовсе нет. Чем еще взять свое Шейлоку? Остался один параметр, которым он может играть при составлении кредитного договора,— неустойка при просрочке.

И Шейлок назначает такую: "Фунт вашего прекраснейшего мяса, чтобы выбрать мог часть тела я любую и мясо вырезать, где пожелаю". Эта неустойка должна "насытить месть" Шейлока, которому Антонио "ненавистен", ведь "взаймы дает он деньги без процентов и курса рост в Венеции снижает", а еще Антонио "ненавидит народ священный" — со всеми вытекающими.

Антонио согласен: в ближайший месяц он должен получить в десять раз больше. Но жизнь идет не по его сценарию. Вскоре появляются слухи, что "корабль Антонио с богатым грузом потерпел крушение в Узком проливе". Кредиторы Антонио, приехавшие в Венецию, клянутся, что он должен неминуемо обанкротиться. Слухи множатся — от крушения одного корабля до "Ужель погибло все, без исключенья?.. И ни один корабль не спасся? Все разбились об утесы, грозу купцов?"

Вексель просрочен, а Шейлок неумолим. В двадцать раз дороже номинала выкупить вексель готова невеста Бассанио Порция, но Шейлок отвергает эту сделку: "хочет получить он лучше мясо". И не просто мясо — сердце! Шейлок навещает дожа, который по совместительству является верховным судьей, "твердит, что попрана свобода будет в Венеции, когда ему откажут". Антонио на защиту дожа и не надеется: "Не может дож законы нарушать: ведь он, отняв у чужестранцев льготы, в Венеции им данные, доверье к законам государства подорвет; а наши и торговля и доходы — в руках всех наций". Экономическое благополучие Венеции действительно в руках других стран, потому что ресурсов нет, страна исполняет роль торгового хаба, а торговля легко может переместиться в другой морской порт. Шекспир напоминает, что для притока инвестиций в страну нужен хороший инвестиционный климат. И это в XVI веке!

Дож пытается образумить Шейлока, надеясь, что тот "сохранит видимость злодейства до развязки дела", но Шейлок тверд как скала и демонстративно точит нож, "чтобы резать у банкрота неустойку". Выход из положения находится через софистику: вспоминают, что в договоре речь идет о мясе, но не о крови, и Шейлоку грозят тем, что, если он прольет "хоть каплю христианской крови, его добро и земли по закону к республике отходят", плюс ему нужно отрезать "не больше и не меньше... чем фунт". В итоге дело поворачивают так, что Шейлок уже обвиняется в покушении на убийство — в этом случае имущество осужденного делится пополам между потерпевшим и республикой, а жизнь преступника зависит от милосердия дожа. "Милосердный" дож дарит Шейлоку жизнь, но собирается конфисковать его имущество в пользу Антонио и государства, если тот не покается. Шейлок каяться не желает, и ему велят еще и христианство принять. Так жестокий ростовщик оказывается обобран и унижен властями — правда, благородный Антонио отдает свою долю в его имуществе дочери Шейлока и ее жениху. А чуть позже три корабля Антонио с богатым грузом возвращаются в гавань.

Насчет кровожадности ростовщика не все так однозначно. Процент по займу ограничен дожем, и, чтобы сделать условия займа рыночными, ростовщик может оперировать только неустойкой. Чем ниже процент, тем "кровожаднее" должен быть ростовщик, если он ведет себя рационально. "Фунт прекраснейшего мяса" — это, конечно, перебор, но жесткость ростовщика вызвана в том числе политикой самого дожа, то есть имеет объективные экономические причины.

Кроме того, еще со времен Средневековья в христианской культуре взимать неустойку за просрочку кредита считалось моральным, тогда как проценты — нет. Иными словами, были предусмотрены лазейки для того, чтобы, соблюдая предписания церкви, деньги все же зарабатывать. Разрешалось также брать плату за то, что мы называем сейчас упущенной выгодой, и компенсировать траты (в том числе времени) на организацию займа. Неустойка могла быть очень высока — до 100% суммы кредита. Шейлок, таким образом, действует по той схеме, к которой его подталкивает христианская религия.

Экономика антисемитизма

Известные экономисты Луиджи Зингалес и Рагхурам Раджан в книге "Спасение капитализма от капиталистов" называют еще одну причину, почему ростовщик должен быть беспощадным: "Романтики среди нас не могут или не хотят признавать логику данной финансовой операции. Они осуждают Шейлока, который приходит к Антонио забрать фунт его плоти, но не понимают, что это залог, давший венецианскому купцу возможность получить ссуду. Сделка является нелицеприятной из-за низкой, подлой натуры финансиста (кого же еще?) и его ненависти к заемщику... если бы не ужасная суть залога в "Венецианском купце" и не изначально напряженные отношения между сторонами, заключившими договор, залог был бы идеален. Ценность для заимодавца представляют деньги, а не плоть заемщика, и он бы не стал забирать залог, если бы не отказ должника расплачиваться. Для заемщика его плоть чрезвычайно ценна, поэтому он не откажется от своих обязательств с легкостью. Важно то, что Шейлок ненавидит купца, в противном случае он бы не захотел забрать фунт его плоти и сама эта угроза была бы неправдоподобной. Для того чтобы объявить сделку нечестной, вероятности печального исхода, когда финансист придет требовать залог, недостаточно".

История о жестоком заимодавце, пытавшемся вырезать фунт плоти у неисправного должника, рассказывается в целом ряде средневековых произведений и, скорее всего, является историческим фактом. Ростовщики были озлоблены на должников, потому что подвергались гонениям и страдали от экспроприации почти во всех странах Европы. Причину такого отношения обычно ищут в религиозной нетерпимости христианства — средневекового и эпохи Возрождения.

Однако современные экономисты указывают, что изгнание евреев из Англии, Португалии и Испании в первую очередь являлось своеобразной формой реструктуризации кредитов. Знать сначала набирала долгов, а когда накапливалась критическая масса — должники не могли или не хотели расплачиваться,— кредиторы-евреи изгонялись под каким-нибудь "благовидным" предлогом.

В XVI веке в Европе смягчаются ограничения на взимание процентов. Сначала Мартин Лютер заявляет, что христианин должен иметь право давать свои деньги в рост. Чуть позднее с этим соглашается Жан Кальвин, оговариваясь, что процент должен быть разумным, и в 1547 году в Женеве устанавливают процентную ставку 5%. В Англии против регулирования процентной ставки государством выступает философ Джон Локк. Страны, где доминировал протестантизм, снимают ограничения в XVII веке, католические — в XVIII.

Евреев давно уже перестали преследовать, но они по инерции продолжали прятать свое богатство. Гобсек (действие одноименного произведения Оноре де Бальзака происходит в конце 1820-х — 1830-е годы в Париже), уронив на лестнице двойной наполеондор (несколько граммов золота), отказывается принять монету у спускающегося следом жильца: "Это не моя! Золото! У меня? Да разве я стал бы так жить, будь я богат!"