Премьеру хорового опуса московского композитора Георгия Дмитриева "Завещание Николая Васильевича Гоголя" легко было бы интерпретировать как событие общественно-политическое. На это настраивали, во-первых, антипушкинская тематика сочинения, во-вторых, религиозный сюжет, в третьих, заявленный в роли Гоголя Николай Бурляев — известный популяризатор "национальной идеи". К счастью, у почвеннической публики в тот вечер оказались другие дела, и премьера в Рахманиновском зале прошла спокойно.
На сцене — шесть-семь десятков человек Хоровой академии Виктора Попова. На стене — обычных размеров икона. В центре — стол с зажженной свечой. Николай Бурляев в черном френче картинно кланяется хору, потом публике, наконец, крестится на икону. "Находясь в полном присутствии памяти и здравого рассудка излагаю здесь мою последнюю волю".
Воля в двух словах: не хоронить до появления признаков разложения. Вий, Дракула, Носферату — все сразу. А в музыке — полное здоровье. По крайней мере в том смысле, что нет ни пафосного назидания, ни, Боже упаси, пафосной конъюнктурности. Интонации чтеца выдают некоторую недоученность им текста, но и только. На бурляевские фразы-эпиграфы наложением идет рояльная настройка, после которой хор слаженно и красиво поет тексты канонических молитв, перемежая их с текстами Гоголя.
В презентационном раже составители программки (может, по идее автора музыки) позволили себе сильный перебор — музыкально-уравновешенный и вменяемый опус квалифицируется там как "Заповедь одного из великих провидцев Земли Русской". Зряшный высокий штиль такого анонса дезориентирует слушателя. Ведь основное достоинство сочинения — это профессиональный микст православной стилизации с современной хоровой интонацией, а не чье бы там ни было пророчество. Тем, кто явился за откровениями, пришлось удовлетворяться сюжетом.
Понятно, что в дмитриевской подборке текстов нет ничего, что кардинально меняло бы биографические представления о Гоголе как о человеке, мягко говоря, непоследовательном. Как о носителе параноидального, усугубленного предсмертной болезнью комплекса. Говорить о здравом смысле писателя, то юродствующего по поводу собственной ничтожности, то впадающего в ступор по поводу своей значимости, то поучающего, то предающегося самобичеванию,— нельзя. Все здравое — вне гоголевской персоны.
Оно в том, как выстраивается музыкальная драматургия — от распевок к монолитной прокофьевской фактуре. Как распределяется эмоция — между дистонией и приливом адреналина. Как мигают музыкальные смыслы — от соборного пения до дьявольской речитации в духе авангардизма 20-х.
Колоссальной труд художественного руководителя хора Виктора Попова, сорганизовавшего хор на всех уровнях (от октавистов до мальчиков), впечатлил посильнее актерских примочек чтеца, применившего свой фирменный военно-полевой набор: шепот--заминки--скороговорка.
Всего — одиннадцать частей со знанием дела написанной партитуры, выдающей присутствие музыкальной памяти и здравого рассудка — нет, не у Гоголя, а у композитора, обратившегося (видимо, по чистой случайности) к гоголевской фигуре. И совсем не случайно — к хоровой фактуре.
В авторском арсенале Георгия Дмитриева есть оратории "Из повестей временных лет", "Старорусские сказания" (на стихи Бунина), "Всенощное бдение". Однако его, уверенно освоившего православный архетип, не упрекнуть в следовании одной линии. Дмитриев работает и с хоровыми моделями католической традиции: "Stabat Mater dolorosa" (на стихи из "Реквиема" Ахматовой), "Missa in D".
Сегодня светская хоровая музыка в Москве находится в состоянии клинической смерти. Неконкурентоспособность юрловцев и мининцев, ермаковцев, полянцев и т. п. давно очевидна на фоне многочисленных церковных и (раз в году) привозных экстра-коллективов. Внезапное появление опуса Георгия Дмитриева (написанного два года назад " в стол") кое-что поменяло. Оказалось, есть еще кому петь и есть что петь. Это приятно.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ