Женщины при мужчинах, облаченных властью, всегда вызывали всеобщий интерес: кто они и как они живут, эти небожительницы, попавшие туда зачастую исключительно по воле случая? Из парадных фотографий информации не получишь, а их повседневная жизнь всегда закрыта для широкой публики официозом. Своими впечатлениями о женщинах советской номенклатуры делится ГАЛИНА ЕРОФЕЕВА, проработавшая в МИДе не один десяток лет и лично знавшая многих из них.
Идеальный муж
Полина Семеновна Жемчужина — жена Молотова была единственной достойной женщиной из всех жен членов тогдашнего Политбюро. Она, как и Аллиуева, окончила царскую гимназию, потом сельскохозяйственную академию, была образована, прекрасно умела поддерживать разговор. При этом всегда оставалась настоящей женщиной — была обаятельна и очень хорошо одевалась. У нее был дефект в фигуре, что-то с позвоночником, и ей приходилось носить корсет, но этого никто никогда не замечал. К свои туалетам Полина Семеновна относилась очень требовательно, часто за один вечер меняла их по нескольку раз. Любила украшения, особенно бриллианты. Мне говорили, что она много их покупала прямо на заводах по льготным ценам. Главное, что ее отличало от других жен высокопоставленных мужей — это безупречный вкус. Сам Молотов ее очень любил и все настоящее женское в ней поддерживал — из заграничных командировок все время привозил ей платья, обувь, костюмы. И хотя в выражении чувств они оба были сдержаны, всегда было видно, что это равноправные партнеры. Конечно, Молотов своим влиянием всячески помогал жене делать карьеру — для нее специально был придуман и создан наркомат парфюмерной промышленности. Но она была очень деятельной женщиной — прекрасно справлялась со своими служебными обязанностями — и именно благодаря ей тогда появились первые советские духи, хоть какая-то косметика...
Как-то нас с мужем, работавшим тогда у Молотова, пригласили к ним на обед, на госдачу. Нас привезли туда на черном "ЗИЛе" со специальной правительственной сиреной. Дача была очень казенная. Столовая не носила никаких индивидуальных черт, белые чехлы на креслах, голые стены. Было неуютно. Посредине стоял длиннющий стол для больших обедов, масса стульев, светлые бежевые занавеси на окнах и практически больше ничего. Разговаривали мы как-то странно, безлично, ни Молотов ни Полина Семеновна так и не спросили наших имен-отчеств, только "вы" — без имени. На закуску тогда подали очень оригинальное блюдо: печеные картофелины, которые хозяин разрезал пополам, клал внутрь кусочек сливочного масла и добавлял туда ложечку черной икры.
Позже в 1962 году мы были соседями по даче на станции Чкаловская. Там был мидовский дом отдыха и скромные дачки. Они, Молотов и его жена, получили как раз пол такой дачки без особых удобств, без каких-либо привилегий. Но они выносили это стоически и вообще были очень хорошей трогательной парой. Они вдвоем очень дружно ходили за обедами с судками в руках в столовую, трогательно говорили друг с другом (кстати, Полина Семеновна, ласково называла Молотова "Веча"), никогда не жаловались на то, что готовили в этой столовой ужасно, даже не избалованные люди и те часто ворчали, что кормят неважно.
В ее поведении в те годы было даже что-то героическое. Автобусы ходили от станции до нашего мидовского дома отдыха ужасные, маленькие, в них страшно трясло, но она, несмотря на свой больной позвоночник часто ездила на станцию прикупить для детей и мужа фрукты и сладости.
Она была твердокаменной большевичкой. По-настоящему, без дураков. Утро начинала с прослушивания радио, в шесть утра уже надевала наушники, затем от корки до корки прочитывала все центральные газеты, так жадно, как читают любовный роман или детектив.
Разговаривать с ней было очень сложно. Она твердо была уверена, что коммунисты осчастливили страну. О Раскольникове, муже Ларисы Рейснер, оставшимся за рубежом, восклицала: "Так он же враг народа! Лучше умереть на социалистической родине, чем жить в капиталистической стране". А ведь она сидела, и была в опале столько лет.
Полина Семеновна не роптала. Хрущев лишил их всего — и машины, и пайков, и госдачи, и им пришлось заново начинать жизнь. Все покупать в магазине — ложки, простыни, посудные полотенца. Мы несколько раз сталкивались с ней на рынке и в магазине, разговоры были самые простые, но я с удивлением замечала, что она при мне все время хвалит так ужасно обидевшего их Хрущева. Позднее мы с мужем поняли, они не доверяют нам, считают, что нас к ним приставил НКВД, нас это очень обидело, и мы всякое общение с ними прекратили.
Фаворитизм по-советски
Жена Вышинского и его дочь, производили самое неприглядное впечатление — обе они были очень некрасивы. Это сильно бросалось в глаза. Может быть, это и толкало Вышинского на так называемые внебрачные связи. Когда Вышинский стал во главе МИДа, он очень быстро завел себе фаворитку. Для МИДа это было откровенное нововведение, конечно, при Молотове ничего подобного и быть не могло. Дама эта была из машинисток, довольно пышных форм с широким тазом, поэтому мидовские острословы назвали ее "дамой с широкой кареткой". Влияние этой дамы очень чувствовалось. Например, состав делегации при поездке в ООН во многом зависел от нее: это знали многие и обращались к ней с просьбами, перед ней заискивали люди очень солидные и уважаемые. Сначала из секретарши она превратилась в референта, а затем доросла и до высоких постов, до самостоятельной дипломатической работы.
Вышинского вся эта ситуация ничуть не смущала. Если ему на подпись приносили список для премирования и он не находил там ее фамилию, он начинал громко кричать: "Тех, кого надо, в списке нет!" Дальше секретарь спускался к соответствующему чиновнику и тоже кричал: Почему вы же не включили тех, кого надо? ТКН — это был общепринятый эвфемизм для обозначения фаворитки Вышинского. Вышинский ни капли не стеснялся и ничего не скрывал. Однажды в Париже он по наводке своей мадам отчитал генерального секретаря МИДа, приехавшего с ним на конференцию, что в его апартаментах жесткие подушки. В другой раз, это было уже в Нью-Йорке он вызвал к себе высокопоставленного мидовского чиновника, и тот увидел в кабинете начальника его даму с мокрыми волосами и полотенцем на голове.
Верный муж
С приходом в МИД Громыко о фаворитках можно было забыть. У него была Жена. Ее влияние на мужа было почти что безграничным. Родом она была из белорусской деревни. Лидия Дмитриевна окончила ветеринарный техникум. О ее "возможностях" в МИДе быстро прознали и стали снаряжать к мадам Громыко "экспедиции". Дамой она была незамысловатой и подарки легко решали дело.
Поведение жены Громыко было иногда удручающим. Как-то приехал в Москву министр иностранных дел Турции и в турецком посольстве в его честь давали обед. Мадам Громыко, естественно, была на приеме. Приносят очередное блюдо, и вдруг жена Громыко громко так ему говорит: "Андруша, ты этого не ешь. От этого живот пучит".
Тут же она увидела, что на сладкое подают арбуз (а дело было зимой), и говорит своей переводчице:
— Сходи на кухню и попроси, чтобы нам в машину снесли несколько арбузов.
Взяла и распорядилась. Понятно, что выполнить ее просьбу было невозможно. Ее переводчица вышла в коридор, потом вернулась и сказала:
— Нет у них больше арбузов. Кончились.
А когда приехал в Москву министр иностранных дел Сенегала... Его жена была дамой весьма образованной, окончила философский факультет Сорбонны еще вдобавок консерваторию по классу фортепиано. Я ее представила Лидии Дмитриевне Громыко.
— А чем вы занимаетесь? — поинтересовалась она резким голосом.
Я поспешила сказать, что мадам Дудутиам закончила философский факультет и что она пианистка.
Тогда мадам Громыко громко сказала:
— Философия, Боже! Да что же это за наука такая! Сегодня там одно, завтра другое.
Я попросила переводчицу не переводить, а сама как-то выкрутилась. Когда они прощались, мадам Громыко, желая выразить свою симпатию к гостье, взяла горсть конфет, "Мишек", из вазы и стала запихивать их этой бедной, залившейся краской с головы до ног мадам в коктейльную сумочку.
О жене Громыко говорили в то время много. Одна мидовская портниха уверяла, что Громыко ей как-то подарила наполовину использованный флакон духов "Красная Москва". Не из жадности — а по незнанию.
Женщины застоя
Жена Брежнева, никогда не бывшая светской фигурой, чувствовала себя "на международной арене" очень неуверенно. В Париже в 70-е годы, когда туда приехал Брежнев, Валери Жискар д`Эстен устроил в их честь прием. Виктория Брежнева, это было видно, совершенно не знала, как себя вести, все время тушевалась. Она была крупная дама, на ней было громоздкое вечернее платье, а в руках — и это очень бросалось в глаза — обыкновенная потрепанная сумочка, с которыми ходят по улице.
Ее посадили в кресло и начали подводить к ней гостей. Каждый раз она вскакивала, как девчонка. Вся эта неловкость была видна тем более, что жена Жискара д`Эстена была из аристократических кругов, происходила по прямой линии от Людовика XV и никаких затруднений не испытывала.
Хотя тогда притчей во языцех была совсем не супруга Леонида Ильича. О Виноградовой — жене нашего тогдашнего посла во Франции — ходили просто легенды. Несмотря на то что она начинала свою жизнь токарем на одном из Ленинградских заводов, она очень быстро рассталась со своими пролетарскими замашками и превратилась в барыню. К ней абсолютно применимо — из грязи в князи. Это интересный феномен, когда человек самого простого происхождения в мгновение ока превращается в большего аристократа, чем сами аристократы. Дела в посольстве она вела очень твердой рукой, руководила завхозами, поварами. Обеды в посольстве были великолепны, французы даже говорили иногда, из подхалимства, конечно, что лучший ресторан в Париже — это русское посольство.
Она много советовалась с консультантами, приобретая для посольства гардины или обивку для кресел, прекрасно умела принимать гостей. Она помнила, что вот у этого человека — язва, ему надо подать диетическое, и ему специально приносили отварного цыпленка, скажем. А вот этот человек не любит то-то, и ему это не подавали. Но стоило уйти приглашенным, как начинался тут же разгон. "Как,— говорила она официанту,— как вы смели подать сигару Жаку Дюкло? Он же коммунист, какая может быть сигара?"
Она могла совершенно спокойно отчитать какую-нибудь даму за то, что та не соответствующим образом одета. Ее боялись. Ее настолько боялись, что мне жена нашего резидента во Франции однажды сказала: "Я иду к ней, и у меня дрожат колени".
А со мной был такой презабавный случай в начале моего пребывания в Париже. Мы получили какой-то аванс, денег было мало, а уже были приемы, и мне надо было приобрести хоть какой-то туалет. В моде тогда были кружева. Я пошла и купила себе кружевное платье. После приема она меня затащила к себе в комнату, чтобы о чем-то поговорить.
Мы сели на диван, а у нее был огромный пес по кличке Черномор, и он бросился с лапами к ней на колени. А на ней было тоже кружевное платье. И она говорит своему псу: "Какие ты кружева царапаешь? Ты что, не понимаешь? Ты вот туда, туда лапы клади",— и показывает на мое платье.
Однажды она страшно отчитала завхоза посольства, который по собственной инициативе принялся отчищать бронзовые канделябры в гостиной. Вся благородная патина была уничтожена, и подсвечники действительно стали выглядеть хуже. Она так накричала на него, не стесняясь в выражениях, что у этого рослого и опытного мужчины, знавшего всякое начальство, буквально слезы выступили на глазах.
Материал подготовила МАРИЯ Ъ-ГОЛОВАНИВСКАЯ