Михалков туманно стремится к светлому будущему
"Сибирский цирюльник" идет по стране. Ярко вспыхивают на карте СССР города, отмеченные его присутствием: Москва, Рига, Калининград, Санкт-Петербург. Повсюду на сцену выходит Никита Михалков и говорит что-нибудь важное. Питерцам — что хочет снять фильм о Великой Отечественной войне, дабы молодежь "судила о событиях тех лет не по фильму Спилберга о спасении рядового Райана". Калининградцам — что их Кенигсберг — "военный трофей России, который завоеван ценой миллионов жизней наших соотечественников, и он должен быть возделан нашими руками и в нашу пользу". Так начинается прокат фильма в России.
Не так начинается прокат в Америке. Очередной "Парк Юрского периода" выходит разом по всем Штатам, и никаких Спилбергов не хватило бы, чтобы обслужить одновременно и Западное, и Восточное побережье. Всю ночь с субботы на воскресенье съемочная группа нервно пьет и курит, ожидая утренних газет. В них критики объясняют американцам, стоит ли идти в кино. В понедельник ясно, сколько денег фильм собрал за уик-энд. И все понятно: выплыл "Титаник" или утонул.
Если судить по столичным рецензиям, "Сибирский цирюльник" — катастрофа почище "Титаника". Даже "Известия", связанные информационным спонсорством, не нашли лучшего слова, чем "если неудача, то гениальная". Но кислые отзывы всех ведущих критиков ничуть не мешают зрителям ломиться на сеансы. Михалков похвастался, что за первую неделю проката в большом московском кинотеатре "Пушкинский" фильм "Титаник" собрал 30 тысяч зрителей, а "Цирюльник" — 41 тысячу.
У критиков — свое мнение о фильме, у публики — свое. И это мнение кажется мне очень важным, потому что формулируется попросту: "фильм как фильм". Что по отношению к претензиям Михалкова — конечно, хула, но по отношению к оценкам критики — просто-таки дикие крики одобрения.
Интернет забит рецензиями и дискуссиями. Фильм бранят за длинноты. Ему ставят в вину исторические неточности, вроде использования магазинных бубликов и шрифтов, изобретенных только в ХХ веке. Один внимательный зритель клялся мне, что заметил на руке обливаемого водой генерала модные золотые часы. Спорят о том, верно ли показана Москва времен Александра III, может ли тюремный смотритель говорить по-английски, горит ли в действительности пламя страсти между Меньшиковым и Ормонд, хорошо ли играют михалковские дети. Претензий — миллион, что означает одно, Михалков правду говорит: фильм смотрят, а его герои обретают плоть и кровь персонажей Санта-Барбары.
Мне нравится, что из общественно-политической кампании "Сибирский цирюльник" постепенно превращается просто в кино. Это хорошо. Это нормально. Это снимает многие претензии.
Но Михалков никак не желает с этим смириться. Он требует, чтобы поход на его фильм был не развлечением, не праздным времяпрепровождением, а политической акцией, жестом доброй воли, демонстрацией приверженности русского народа к традиционным духовным ценностям.
В присутствии губернаторов он заклинает зал: "Мы имеем силу, историю, культуру, мы должны вернуть себе наше достоинство. Достоинство, которое позволяет нам ощутить, кто мы такие, откуда мы родом, и понять, что никто, кроме нас, нам не поможет. Я абсолютно уверен, что, пока живо в нас настоящее ощущение того, что мы единая нация, никому не удастся нас расчленить на регионы, самостоятельно существующие и думающие только о себе".
Уважаю наших зрителей: после таких проповедей они еще ухитряются заметить в "Сибирском цирюльнике" хоть что-то, кроме царской бороды.
Михалков не раз говорил, что Петру Великому предпочтет Александра III. "Он прочно сидит на битюге и быстро не поскачет, но довезет",— повторяет он на пресс-конференциях и не замечает, что в триумфальной поездке на "Цирюльнике" есть что-то очень неприятное. Нечто более предосудительное, нежели актерская жажда триумфа.
Хочет или не хочет Михалков, его турне рассматривают как избирательную кампанию, хотя он так и не признался ясно в своих амбициях. Несколько недель назад он давал интервью английской газете. "Я не ищу власти над людьми,— сказал тогда Михалков,— но если я почувствую, что люди действительно хотят и нуждаются в том, чтобы я был президентом, тогда я всерьез подумаю об этом". Политика вообще не имеет ничего общего с искусством, искусство она попросту использует. И если режиссер не обязан уточнять свое высказывание, то политик не может отделываться общими фразами о том, что участие в следующих выборах — моральная обязанность всех русских. Эта двусмысленность страшно мешает и фильму, и зрителям. "Ну скажи?" — спрашивают зрители. "Сами догадайтесь",— отвечает Михалков.
Он подходит к России с ужимками провинциального соблазнителя. Смотрит прямо в глаза влажным красивым взглядом и несет туманную околесицу. Похоже, он никогда не забывает о своем таланте, то есть изъясняется исключительно плохими метафорами. Уговаривая Джулию Ормонд сыграть в своем фильме, он настаивает: "Я предлагаю тебе выпрыгнуть из самолета без парашюта". Уговаривая Владилена Арсеньева занять пост председателя Госкино, он сочувствует: "Тебе придется идти босиком по снегу". Уговаривая себя взяться за политику, он говорит о крестовой тяжести власти. Ормонд сдалась и прыгнула, Арсеньев готов был разуться (так и называлось его интервью: "Я пойду босиком по снегу"), да и сам Михалков явно склоняется к тяжелой общественной ноше.
Нормальная жизнь в нормальной стране, о которой мечтает Михалков, означает, что каждый занимается своим делом. К примеру, царь царствует, губернатор управляет губернией, писатель пишет книгу, художник размешивает краски, режиссер снимает кино. Излишнее внимание к искусствам характерно скорее для ненормальных государств.
"Сибирский цирюльник" явно снимался как политический манифест, так его и пытаются сейчас преподать. Но общее снисходительное мнение "фильм как фильм" обнадеживает. Вероятно, Россия уже стала куда более нормальной страной, чем полагал Михалков.