Сегодня, 5 марта, очередная годовщина смерти Сталина. За прошедшие 46 лет об этом человеке рассказано и написано уже, казалось бы, все что можно. Каждый, кто хотя бы один раз видел его живьем, поделился всеми подробностями. И только один из личных переводчиков Сталина, проработавший с ним десять лет, никогда сам ни о вожде, ни о своей работе еще ничего не рассказывал. Сегодня ВЛАДИМИР ЕРОФЕЕВ специально для читателей "Коммерсанта" рассказывает о своей работе со Сталиным.
Знакомство
Впервые я увидел Сталина в начале 1945 года. Я работал тогда в секретариате у Молотова, и меня вызвали переводить для Сталина. Поскребышев ввел меня тогда в его кабинет, который, кстати, находился на том же втором этаже, где и кабинет Молотова, но в противоположном конце длинного и узкого коридора. В кабинете, когда я туда вошел, было пусто: Сталин задержался в комнате отдыха. Я сидел на холодном, жестком стуле, спиной к двери, и рассматривал обстановку. Это было вытянутое полутемное помещение, на одной стене висели портреты Суворова и Кутузова, а на другой — свернутые карты. В кабинете стояло два массивных стола — один письменный, на котором почти не было бумаг, и другой — длинный, покрытый зеленым сукном, для заседаний. Около письменного стола находилась на небольшой подставке под стеклянным колпаком посмертная маска Ленина. Обстановка была холодная и неуютная. Все очень по-казенному. Было так тихо, что слышалось тиканье часов. Вдруг я почувствовал, словно кожей, какое-то внезапное изменение атмосферы, словно воздух сжался и стал вытесняться из помещения. В кабинет вошел Сталин, причем совершенно бесшумно, своей кошачьей походкой в пресловутых мягких сапогах. Он приветствовал меня глухим голосом, я вскочил и повернулся к нему в полном недоумении. Сталин, улыбаясь, протянул руку и сказал: "Давайте знакомиться. Будем работать вместе". Потом поинтересовался, где я изучал французский язык, и спросил, знаю ли я что-нибудь о приехавшем к нему госте.
Я постепенно отходил от первого потрясения, и в памяти у меня промелькнула фраза, как-то сказанная Коллонтай, помощником которой я проработал несколько лет в Швеции, о том, что Сталин обладает магнетическим воздействием. Поразила меня и внешность Сталина: маленького роста, с щербинками от оспы на бледном лице, с одной рукой, висящей как плеть.
Все это не соответствовало моему тогдашнему представлению об облике великого вождя, который создавался вокруг него нашими средствами пропаганды, а отчасти и техническими уловками. Снимали его, как правило, снизу, а иногда, как это было, например, во время знаменитого парада в ноябре 1941 года, в павильоне. Марк Тариновский, кинооператор, специально соорудил там известную всем трибуну. На самой же трибуне Мавзолея ему обычно подставляли скамеечку, чтобы он казался повыше.
Сталин-дипломат
Мне приходилось наблюдать не раз его разговоры с наркомами или другими ответственными нашими деятелями. Он, скажем, задавал кому-нибудь из них вопрос и, получив ответ, спрашивал: "Это точно?" Допрашиваемый отвечал: "Точно, товарищ Сталин". Тогда Сталин внимательно вглядывался в собеседника, и в глазах его появлялось что-то странное. Он словно гипнотизировал: "Я спрашиваю вас: это точно?" — "Да, товарищ Сталин",— подтверждал спрашиваемый, леденея от ужаса. И добавлял: "Я могу еще раз проверить". И все! Он попадался в капкан. Уловив колебание, Сталин тотчас же дожимал: "Вы сомневаетесь? Сомневаетесь? Вы все должны знать точно, даже если я вас разбужу среди ночи". Вокруг попадавшего таким образом в опалу сразу образовывалась человеческая пустота.
Как говорила мне как-то Коллонтай, Ленин, которого она хорошо знала, при разговоре всегда смотрел в глаза собеседнику. Сталин же обычно разговаривал, не поднимая на собеседника глаз,— знал, очевидно, что у него неприятный взгляд. Но если он их поднимал, впечатление было страшное, сильно действующее на людей.
Иностранцев он тоже умел гипнотизировать. Здесь он, конечно, действовал более завуалированно, используя разные приемы. В частности, имел обыкновение по нескольку раз во время беседы проводить как бы по кругу одну и ту же мысль или задавать в разных вариациях один и тот же вопрос. Молотов не раз рассказывал, что из всех крупных западных политиков, с которыми Сталин встречался — с Рузвельтом, Черчиллем, де Голлем и другими,— Черчилль, пожалуй, особенно поддавался гипнозу Сталина. А ведь он больше, чем кто-либо другой, ненавидел коммунизм и Советскую Россию.
Гипноз Сталина был длительного действия. В декабре 1959 года, в день 80-летия Сталина,— уже шесть лет его не было в живых — Черчилль, выступая в английском парламенте сказал так: "Сталин был человеком необычайной энергии и несгибаемой силы воли, резким, жестоким, беспощадным в беседе. Эта сила была настолько велика у Сталина, что он казался неповторимым среди руководителей государств всех времен и народов". А ведь никто Черчилля не тянул за язык.
Сталин и Молотов вышли на широкое общение с крупнейшими и опытными государственными деятелями и политиками Запада лишь во время войны. До этого опыта такого рода общения у них было мало. Молотов признавался, что он только к 1943 году почувствовал себя "в седле" при разговорах с иностранцами. Сталин, однако, освоил это дело раньше и, на мой взгляд, лучше. Он, будучи человеком очень хитрым и коварным, пускал в ход свое обаяние, был внимателен и обходителен с гостями, выставлял себя сторонником нахождения договоренностей по большинству вопросов. К тому же он обладал феноменальной памятью.
Вот, например, его беседа с тремя иностранными послами в Москве, которая проходила в июле 1948 года в период так называемого Берлинского кризиса. Тогда, по сути дела, решалась послевоенная судьба Германии. Внешне это выглядело по-другому — союзники стали там вводить свою валюту, параллельно с той, что ходила, но от этого много было экономических неудобств, а мы взяли и ввели блокаду подступов в Берлину. На самом-то деле главное было не в валюте, просто мы узнали, что союзники обсуждают проблемы будущего Германии без нас.
На переговоры к Сталину по этому вопросу пришли американский посол в Москве генерал Бедел Смит, английский представитель Робертс и французский посол Шатинье. Сталин встретил их поздно вечером в Кремле. Он был в кителе генералиссимуса, все время сидел за столом, не прохаживался, как он это делал обычно. Курил свои любимые папиросы "Герцеговина Флор", причем не затягивался, вяло, папироса часто гасла, он не спеша ее вновь зажигал, она гасла снова...
Беседу переводили постоянный переводчик с английского Владимир Николаевич Павлов и я. Мы с Павловым помимо перевода должны были составить запись беседы, которая потом просматривалась и утверждалась Сталиным, а затем рассылалась, как это всегда делалось, членам политбюро.
Во время переговоров американский посол генерал Смит, бывший во время войны начальником генштаба у Эйзенхауэра, в какой-то момент сказал: мол, наши войска вполне могли бы занять Берлин раньше, чем ваши. После десятиминутной паузы Сталин сказал: "Вы не могли тогда вступить раньше нас в Берлин. Не успевали. В то время части 1-го Белорусского фронта, которым командовал маршал Жуков, и 1-го Украинского фронта маршала Конева находились от Берлина в 80 километрах, тогда как передовые отряды американской армии, танковые части генерала Патона, были от него более чем в 200 километрах". И дальше он с удивительной точностью восстановил все события вплоть до водружения красного знамени на здании рейхстага. Послы застыли.
— Будете проверять? — предложил Сталин,— хотите, спустимся в архивы?
— Нет, товарищ Сталин, мы вам верим,— почти хором сказали послы.
Я часто вспоминал эту беседу, когда слышал утверждения Хрущева о том, что Сталин руководил войной по глобусу.
Сталин-актер
Сталин был великим актером. Помню один раз после переговоров с французской делегацией в конце 40-х на обеде в Кремле — роскошные всегда Сталин устраивал приемы — произошел такой случай. Мы все сидим — Сталин, Берия, Жданов, Молотов,— я, как и положено, за спиной у Сталина, напротив — французские гости. Подают индюшку. Сталин сидел тогда в своей парадной кремовой форме генералиссимуса, очень красивой. И вот официант, молодой мальчик из органов, через плечо наклонился и хотел полить индюшку на тарелке Сталина клюквенным соусом. Малиновая струйка побежала по кремовому лацкану. Все застыли, перестали есть, тишина была неимоверная. Тут же прибежал какой-то другой мальчик, начал оттирать. Сталин резко отстранил его, махнул рукой, мол, ничего не надо, и как ни в чем не бывало продолжил обед. Так три часа он и просидел с пятном на кителе. Что потом было с бедолагой — не знаю.
Сталин превосходно умел очаровывать самыми разными способами. Вот однажды я переводил его встречу с албанским президентом Энвером Ходжой. Сначала поговорили о том о сем и вдруг Сталин говорит:
— Скажите, товарищ Ходжа, вот меня давно интересует вопрос, откуда произошел албанский народ, каковы его этнические корни? Ведь в Восточном Закавказье в конце первого тысячелетия до нашей эры существовало государство, которое называлось Кавказская Албания. Так, может быть, албанцы и грузины имеют кровное родство? Что вы скажете об этом?
Энвер Ходжа очень смутился. Он ничего не знал о происхождении албанского народа. А Сталин сделал вид, что он не заметил реакции собеседника, и как бы невзначай переменил тему разговора.
Через несколько дней перед отъездом Ходжи из Москвы Сталин, уже прощаясь с ним, вдруг говорит:
— Я тут, товарищ Ходжа, попросил наших ученых разобраться насчет происхождения албанского народа и по поводу Кавказской Албании. Так вот, я вам глупость сказал. Ничего общего албанцы с грузинами не имеют.
И дальше Сталин подробно изложил мнение советских ученых по поводу происхождения албанцев, их глубоких этнических корней и древней культуры. Мне, к тому времени уже хорошо знавшему Сталина, было очевидно, что вся эта любезность — чистой воды театр.
Кстати сказать, не всякие светские разговоры было легко переводить. Однажды в конце 1948 года Сталин давал в Кремле очередной обед. Столы ломились. Главный гость сидел рядом со Сталиным — не хочу сегодня называть его имя,— а я, как всегда, за спиной вождя переводил их разговор. Вдруг ни с того ни с сего разговор зашел об охоте: оказалось, что гость, как и Сталин, охотник. И стали они на мою беду перечислять этих всех зверей и птиц, которых я не то что по-французски, я их и по-русски-то не знаю. Один говорит: я вот на такого-то охотился так-то. А другой говорит — а я на другого вот так-то. Тут я понял, что я из этого не вылезу, крышка мне. Я тогда молодой был, ну, в конце концов, какое это имеет политическое значение, козла он убил или тура. Ну и стал говорить, что знал. Никто из них ничего так и не заметил: светские разговоры всегда слушались вполуха.
Стиль бесед Молотова с иностранцами был совсем иной и, несомненно, соответствовал его собственной натуре. Он тщательно готовился к беседам и все, что намечал сказать, говорил, не отвлекаясь на другие темы. Причем говорил нудно, педантично, без каких-либо шуток или ненужных светских формул, а в своих ответах был формален и, в целом, мало заботился о впечатлении, которое производил на собеседников. Это различие своих характеров и стилей переговоров Сталин и Молотов сознательно использовали для объединения своих усилий в виде создания некоего тандема. При этом в переговорах Молотов использовался в качестве инициативной пробивной силы с тем, чтобы разведать, так сказать, боем, выяснить твердость позиции оппонентов и пределы возможных их уступок. При этом нередко дело доводилось до тупика, за которым уже возникала угроза провала.
Тогда на сцену и выходил Сталин, западные собеседники все бросались к нему за помощью, и Сталин великодушно высказывал готовность искать компромисс, уступал в некоторых мелочах, сохраняя при этом основную свою задачу и в то же время создавая у собеседников впечатление готовности идти им навстречу. Известны многие высказывания западных деятелей о том, что с Молотовым договориться трудно, а вот со Сталиным всегда можно о чем-то поговорить и найти более или менее приемлемые формулы для соглашения. Все это, конечно, был хорошо разработанный и отрепетированный Сталиным и Молотовым спектакль.
Сталин и Молотов
Если в тандеме различие характеров и стилей Сталина и Молотова было полезным, то это различие в повседневной жизни и в отношениях с сотрудниками было часто моментом осложняющим. Молотов был единственным, кому было позволено перечить Сталину. Знали они друг друга давно, с 1913 года, даже когда-то снимали одну квартиру. Молотов Сталина не боялся, считал себя незаменимым сотрудником, несмотря на все репрессии, которые происходили вокруг. Бывает такой феномен: "всех тронут, а меня нет". И вот Молотов был таким, свято верил в свою незаменимость. Говорит Сталину во время войны: "Что ты с союзниками цацкаешься, они никогда не откроют второй фронт". Или уже потом: "Вот ты написал, что у нас построены основы социализма,— неправильно, не построены у нас никакие основы". Сталин ему это позволял, хотя обычно от Сталина Молотов возвращался в кабинет очень расстроенный и злой.
Сталин и Молотов абсолютно по-разному обращались с близкими сотрудниками. Молотов был педант, зануда, буквоед и нас, сотрудников, почти что не считал за людей. Я, например, обычно ночевал в его кабинете на диване, заканчивали мы поздно, часа в три, а в восемь нужно было начинать работу, куда там домой ехать. Так вот Молотов никогда не спрашивал, как спали или ели ли вы сегодня что-нибудь. Он запрещал своим сотрудникам болеть, говорил, раз заболел, значит, неправильно себя вел, под форточкой сидел, плохо был одет, виноват, в общем. Страшно ругал — обзывал чинушей, шляпой, разгильдяями.
Когда писали доносы на сотрудников, никогда ни за кого не заступался. Один раз на меня рядовой москвич в суд подал. Прислал он мне на куске ватмана эскиз флага ООН, ужасный эскиз. Мне тогда вменено было в обязанность разбирать письма трудящихся Молотову. Так вот этот рядовой москвич решил, раз ООН — нужно разрисовать бумагу разными карандашами. А потом ООН приняла флаг другой, ничего общего не имевший с предложением этого москвича, а он связь какую-то увидел. И подал на меня в суд за плагиат. Глупость откровенная. Молотов сказал: "Раз на вас подали в суд — идите и сами там разбирайтесь".
Однажды уборщица — естественно, сотрудница НКВД — обнаружила под столом в кабинете, где я работал с одним товарищем, почтовую открытку с портретом Сталина работы Пикассо, который к 75-летию Сталина решил сделать ему подарок. Портрет получился, ясное дело, в его стиле, далеком от соцреализма. И эта открытка была оценена Берией как откровенно антисталинская. Было сказано, как это допустимо, чтобы у Молотова в секретариате работали люди, позволяющие такие выпады против Сталина? Я в это время отдыхал в Сочи. Меня срочно вызвали. Выяснения были бесконечные, по ночам. Выяснили, что мой товарищ купил в Париже эту открыточку и не видел ничего в ней зазорного. Книжки закладывал этой открыточкой. Молотов и головы не повернул в его сторону. Выгнали его из секретариата, понизили в должности до самого низкого чина в МИДе.
Сталин-начальник
Молотов со всеми был на "вы". И только по фамилии называл. Запрещал нам где-то говорить, что у него работаем, считал, что это злоупотребление служебным положением. Сталин тщательно заботился о поддержании легенды, что он для каждой сошки отец родной.
Однажды ночью в конце 1945 года Сталин срочно меня вызвал, и я мчался к нему как сумасшедший в Дом правительства. Коридор, по которому я мчался, был длинный-длинный, узкий ужасно, а там как раз натерли полы, они скользкие, и я на повороте упал и сильно разбил себе правую руку. Влетаю в кабинет с обмотанной платком кровоточащей рукой, а там за столом сидит с одной стороны наше политбюро все, а с другой стороны — делегация, которая приехала. Сталин стоит со своей трубкой и приветливо говорит мне: "Пришли, ну, садитесь". И сажает меня за свой стол в свое кресло. Я, чтобы не привлекать внимания к руке, блокнот положил на колено и под столом пишу. А Сталин сзади ходит, за спиной. Вдруг остановился около меня:
— А что у вас с рукой?
Все насторожились ужасно, замолчали.
— Ничего,— говорю,— ничего страшного.
— А все-таки? — он настаивает.
— Так, немножко ушиб.
— Как ушиб, чем ушиб?
— Да вот упал.
— Где упал?
Все сидят, ждут, а он не отступается.
Вдруг открывается дверь и влетают врач и два ассистента с чемоданчиком — у Сталина под столом кнопка вызова была. И Сталин говорит: "Посмотрите, что у этого молодого человека с рукой". Ну, они подбежали, посмотрели, помазали чем-то, перекисью водорода что ли. Ну, ерунда, в общем-то, была. Перевязали.
Огромные различия в характерах Молотова и Сталина в конечном счете привели к открытому конфликту между ними. Если бы Сталин не умер, судьба Молотова была бы плачевной. Его и Микояна. Было это в 1952 году, когда Сталин уже открыто заявлял о своем политическом недоверии Молотову. Помню, что документов к Молотову не присылали и не приносили тогда никаких — стол был пустой, только газеты. Утром, перед его приходом, как-то раз смотрю, люстру в кабинете снимают, заменяют на худшую. Потом еще какие-то предметы из кабинета унесли. Мы тогда, конечно, все очень боялись...
Хорошо, что я к тому моменту уже уехал на работу в посольство во Францию...
Материал подготовила МАРИЯ Ъ-ГОЛОВАНИВСКАЯ