Наше телевидение отметило юбилей французской "новой волны" показом фильма Клода Шаброля "Церемония" (1995). 40 лет назад картинами "Красавчик Серж" и "Кузены" ее, "новую волну", открыл тот же Шаброль. Средний, в сущности, режиссер.
Сделанная в типично шабролевском жанре "нудного триллера", "Церемония" — слабая дань легендарному кинодвижению. Критика буржуазии проводится в ней с обычной для давно обуржуазившегося Шаброля вялостью. Люди сведены к социальным маскам (раз буржуа — значит лицемер и т. д.), что делает действие предсказуемым. Саспенс, когда не знаешь, за каким углом засада, заменен томительным предвкушением чертей, регулярно водящихся в тихом омуте. Впрочем, в одном смысле "Церемония" может быть воспринята послесловием к "новой волне" — как демонстрация того, что с нею сталось.
В двух словах: ничего хорошего. Она просуществовала совсем недолго — четыре года и благополучно спала под давлением собственного успеха. Ее главные деятели (помимо Шаброля, Жан-Люк Годар, Франсуа Трюффо, Эрик Ромер и Жак Риветт), сплоченные ненавистью к "папиному кино", теорией "авторства", унаследованной от великого критика Андре Базена ("каждый режиссер всю жизнь снимает один фильм — про себя"), и зарплатой в журнале "Кайе дю синема", вскоре переругались и разбрелись в разные стороны. Кто, как Годар, в политическое подполье, кто, как Ромер и Риветт, в элитарное "авторское кино", а кто, как Трюффо и Шаброль, в лагерь противника — мейнстрим.
И тем не менее в послевоенной истории кино не было события более важного. Именно от этой волны отсчитывали свои траектории все последующие. Неудивительно: уроки, преподанные ею, помогают выживать в постоянно ужесточающемся мире кино и чем дальше — тем больше. Первый урок: начинать с нуля никогда не поздно. Чтобы делать кино, требуется страсть и ничего больше. Ни гигантских бюджетов, ни оборудования, ни павильонов, ни массовок, ни звезд не требуется. Покончив с тошнотворным "хорошим качеством", режиссеры "новой волны" вернули кино улице, а ему вернули непосредственность первого взгляда. На седьмом десятке уже дряхлеющего искусства они, как настоящие авангардисты, открыли искусство заново, доказав, что это можно делать снова и снова.
Второй урок: не все еще потеряно для тех, кто знает, что сказать, но не знает как. А что все потеряно — все истории рассказаны, все слова выговорены,— тогда казалось точно так же, как сегодня. Почти все "нововолновцы" были профессиональными кинокритиками и жизнь познавали в тиши кинозала. Но это совсем не мешало им быть оригинальными. Они любили кино (особенно Голливуд 30-40-х) больше жизни и рано поняли, что кино — жизнь не менее реальная и материальная, чем "настоящая". А значит, может быть материалом для другого кино точно так же, как и действительность. Впервые использовав чужую "речь", чтобы высказаться о своем и по-своему, авторы "новой волны" открыли новую эру в истории киноискусства и дверь для бесчисленного сонма последователей (которыми, по крайней мере в этом смысле, стали все остальные). Союз временных единомышленников потому и распался так быстро, что был основан на противостоянии общему недругу. Конец "идеологии" как общей идеи обессмыслил и понятие общего врага (что в политике, что в искусстве). Поэтому новые волны в скором будущем вряд ли возможны. С собственными трудностями каждому придется справляться в одиночку.
МИХАИЛ Ъ-БРАШИНСКИЙ