Портрет жены художника

В Музее петербургского авангарда, филиале Государственного музея истории Санкт-Петербурга, открылась выставка "Михаил Васильевич Матюшин — фотограф". О том, что нашел в искусстве фотографии один из наиболее последовательных русских авангардистов, рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.

Фотографии эти совершенно альбомные. Из нормального такого семейного альбома, которым радуют себя и своих потомков, но над которым мучается зевотой любой из непосвященных в перипетии фамильной истории. Квартиры, дома, дачи, поместья, виды из окон этих квартир и домов, виды этих дачных мест и поместий. Молодая девушка, потом молодая жена — в летнем платье, в зимнем пальто, в шляпке и простоволосая, в кабинете у окна, там же за столом, то позирует, то вроде бы и не замечает фотографа вовсе. Друзья — кривляются, строго сидят, опять кривляются. Кот в разных ракурсах, но всегда доминирующий в кадре. Все снимки датируются 1910-ми годами, когда почти 50-летний Михаил Матюшин увлекается фотографией и снимает все вокруг, но прежде всего свою вторую жену, поэта и художника Елену Гуро, с которой ему суждено будет прожить всего семь сумасшедших по количеству искусства на единицу времени лет, пережить ее страшную болезнь и смерть и прожить еще двадцать лет без нее. Вот в эти-то последние десятилетия, уже с другой женой, Ольгой Громозовой, Матюшин соберет два альбома, из которых сегодня сделали выставку.

Вроде бы и замысел выставки, и ее историческая ценность кристально ясны. Большая часть снимков никогда не публиковалась, а герои матюшинских фотографий (сам автор, Елена Гуро, Казимир Малевич, Алексей Крученых, Борис Эндер, Павел Мансуров) настолько важные фигуры в истории отечественного искусства, что любое их прижизненное изображение — уже повод для трепетного сохранения и внимательного изучения. Однако снятые с альбомных листов и развешанные по стенам, сложившись, таким образом, в связное повествование, фотографии неожиданно стали объектом куда более художественным, чем это могло показаться.

И дело тут не в мастерстве фотографа — снимал Матюшин вполне себе как дилетант. Мы не найдем здесь ни грана того формального радикализма, который есть в любой, даже самой реалистической работе Матюшина. Не будет здесь ни погони за светом и каким-нибудь эффектом, не будет аффектированных поз и мимики, не будет ни кубизма, ни супрематизма, ни сюрреализма, никаких вообще "-измов", хотя к этому времени подобные эксперименты в фотографии уже существовали. Не стоит здесь искать и какой-то исключительной художественности в изображении портретируемых. Здесь все настолько обыденно, что даже не верится, что все эти люди на выцветших фотокарточках были лютые авангардисты, фраппировавшие буржуа и коллег по цеху, резкие, неуемные, вызывавшие страстное восхищение одних и столь же бешеную ненависть других. Валяющие дурака, кривляющиеся, наскакивающие друг другу на закорки господа в шляпах (они же — Малевич и Крученых) ничем не отличаются от подобных сцен, например, из жизни императорской семьи, датирующихся, кстати, теми же благословенными довоенными годами, на которых император Николай Второй с братьями придуриваются ровно так же. Нежная дама, даром что сочинительница нервных, кривоватых "заумей", на этих фотографиях явно ближе к своей ипостаси барышни из семьи очень высокопоставленного военного, чем к роли активной кубофутуристки.

Сознательно или нет, но Матюшин сочинил текст о том, что всегда знали очень большие мастера прошлого, но публикой практически никогда не считывалось. О том, что любой пейзаж есть портрет (у Матюшина это почти всегда "портрет" дерева), а любой портрет никогда не слепок с "реальности", но всегда изображение некоей функции. То, что это произошло у Матюшина с самыми вроде бы обычными фотографиями, удивительно. Главная его героиня, милая женщина с мягкими чертами лица и поразительно ненастороженным взглядом, переходя из кадра в кадр, теряет себя и превращается в некий обобщенный портрет жены художника. И достигается это ощущение не какими-то специальными художественными приемами, а простой серийностью, ритм которой стирает семейную фотографию и порождает почти абстрактную формулу. Самому Матюшину этот фокус явно бы понравился.