Выставка современное искусство
Фото: Коммерсантъ / Денис Вышинский / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Денис Вышинский / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Денис Вышинский / купить фото
В Открытой галерее проходит выставка "Отделение" двух молодых московских художников, Алексея Мандыча и Алексея Корси. Возможно ли отделить пространство от времени, узнавала АННА ТОЛСТОВА.
Запах горелого мяса, наполнивший окрестности Открытой галереи в вечер вернисажа, вероятно, до сих пор еще снится арбатским собакам. Алексей Мандыч и Алексей Корси выступали с перформансом, гастрономическим по форме и философским по содержанию: стоя у плиты, художники выкладывали тарелки с поджаренным мясом на ленту конвейера, и по замыслу те тарелки, которые зрители не успевали бы подхватить, должны были падать и разбиваться, образуя кучу "мертвых" осколков и "живой" плоти, смесь органического и неорганического мусора. Зрители, правда, так старательно выполнили указание приходить голодными, помещенное в приглашении, что поначалу грозили сорвать перформанс — куча начала образовываться лишь к финалу. В остальном же выставка "Отделение" гринуэевской барочностью не отличается и, напротив, вполне минималистична с виду. Но это только с виду. Выпускник бакштейновского ИПСИ Алексей Мандыч и выпускник МАРХИ Алексей Корси — не то по молодости, не то вообще — максималисты и сразу взялись за центральную художественную проблему: как средствами искусства представить пространство и время.
Современное искусство обычно решает (или думает, что решает) проблему времени с помощью видео, но видео на выставке одно — в самом начале. Обыкновенный двухминутный ролик: велосипедист едет с камерой по дороге и, похоже, заваливается набок — в этой точке съемка того, что впереди и стремится убежать назад, останавливается. Тут — в момент перелома руки при падении с велосипеда — и начинается настоящее исследование субъективности времени, в которое волей судеб был вовлечен Алексей Мандыч. В следующих залах мы увидим найденные и ненайденные объекты, связанные с его больничным и амбулаторным опытом. Слайд-проекцию с бланками анализов, рентгеновскими снимками и инструкциями по применению медикаментов. Фанерный складень с множеством крючочков, под каждым из которых обозначено какое-то время,— этот реди-мейд, позаимствованный в одной подвергшейся компьютеризации поликлинике, служил расписанием процедурного кабинета. Таинственные стальные решетки — в основе их сложной геометрии лежит график приема лекарств. И странную, разорванную и стремительную, гипсовую форму, чуть ли не статую, очертаниями или, вернее, отбрасываемой тенью напоминающую какой-то антик вроде Ники Самофракийской,— увеличенный слепок слепка, то есть гипса, наконец-то снятого с руки художника.
Этому сугубо личному времени, времени выздоровления, тянущемуся мучительно или, напротив, спасительно — в зависимости от темперамента — медленно, переводящему в размеренное andante обычное prestissimo нынешней мегаполисной жизни, противопоставлена вечность, запечатленная, точнее, отпечатавшаяся в объектах Алексея Корси. Каждый эпизод истории болезни прокомментирован его изысканно стильными конструкциями из белого цемента, лежащими на полу, как плитки Карла Андре, поднятыми, словно столешницы, на железных ножках или высящимися монолитами, будто египетские стелы. На поверхности цемента в углубленном преимущественно рельефе оставлены то ли археологические, то ли палеонтологические отпечатки — следы архитектурных сооружений или, может быть, доисторических организмов, истлевших в этой мезозойской пустыне. Иероглифы, сообщающие о скоротечности жизни перед лицом не столько человеческой, сколько геологической истории.
Обе истории, Алексея Мандыча и Алексея Корси, человеческая, где время главенствует, и космическая, данная скорее через ощущения пространства, нежели через ощущения времени, которое мы лишь тщимся помыслить математически, переплетаются в парадоксальное целое. Здесь зритель, поймавший или не поймавший тарелку с мясом, остается один на один с кантовскими антиномиями и конфликтом между временем и вечностью, разрешавшимся со времен Блаженного Августина и вечно неразрешимым. А критик невольно, как это часто случается, когда речь идет о художниках, близких к объединению "Вверх!", сбивается на поэзию. Впрочем, все уже было сказано: "способность не страшиться процедуры небытия как формы своего отсутствия, списав его с натуры", поэт-лауреат диагностировал как мастерство.