Одной из самых значительных советских побед первых месяцев Великой Отечественной войны считается эвакуация населения и промышленных предприятий на восток страны. Однако документы свидетельствуют, что эвакуация стала ярчайшей демонстрацией беспомощности власти.
Подобранный и проверенный под пристальным наблюдением вождя сталинский госаппарат во время серьезных испытаний наглядно продемонстрировал свою хрупкость
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
Подобранный и проверенный под пристальным наблюдением вождя сталинский госаппарат во время серьезных испытаний наглядно продемонстрировал свою хрупкость
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
«Никаких указаний не получили»
Принято считать, что одним из главных достижений сталинской эпохи было создание прочной вертикали власти с абсолютным и беспрекословным подчинением всех и вся воле вождя. Каждый чиновник, от члена Политбюро и зампреда Совнаркома СССР до председателя сельсовета, открывал утром «Правду», читал передовицу и знал, что должен делать. Чтобы добиться такого результата, как известно, государственный аппарат множество раз очищали от всех, кто был недостаточно предан вождю. Правда, при этом деловые и прочие качества чиновника нередко отходили на второй план.
Любые системы, в том числе и аппарат управления страной, проверяются на прочность в крайне тяжелых ситуациях. И то, что известно об одном из самых страшных периодов для страны — первых месяцах Великой Отечественной войны, говорит отнюдь не в пользу выстроенной Сталиным системы управления.
Конечно же, было немало ответственно относившихся к делу партийных и советских работников, которые мужественно вместе с войсками и населением участвовали в строительстве оборонительных сооружений и воевали с врагом. Но во множестве случаев районные, городские, областные и республиканские власти бросали все и бежали прочь от фронта задолго до того, как приближался противник. Достаточно вспомнить исчезновение руководства Белоруссии из Минска, да и «большой драп» из Москвы 16 октября 1941 года.
Не многим лучше выглядела ситуация с организацией эвакуации людей и промышленных предприятий из тех мест, к которым приблизился или мог вскоре подойти фронт. 17 июля 1941 года руководители одесского завода имени Иванова писали в Наркомат обороны СССР:
«Завод им. Иванова в Одессе изготовляет одну из деталей по элементу выстрела — деталь №4 “жаловзрыватель”. Наш завод является одним из основных заводов в Советском Союзе, который изготовляет эту деталь и обладает очень ценным импортным оборудованием — автоматами, пригодными для этих целей. Таких автоматов завод имеет 30 штук. Для выпуска детали №4 “жаловзрыватель” в увеличенном количестве по мобплану на заводе создан спец. цех, который в настоящее время, согласно моб. задания, развернул серийный выпуск из расчета максимального квартального выпуска 1942 г. с охватом людского контингента до 100 человек при увеличении только рабочей силы до 150 человек, завод сумеет выпускать эту деталь 2–2,5 миллиона шт. ежемесячно.
Учитывая это, а также, что деталь №4 не предоставляется возможным отгружать по почте нашим заказчикам... Мы перед нашим Наркоматом поставили вопрос о необходимости вывоза этого цеха с оборудованием и квалифицированной рабочей силой на другую базу, т. к. наш завод может очутиться кроме срыва оборонного заказа перед необходимостью уничтожения очень ценных импортных автоматов, которых на других заводах совершенно нет.
На второй день мобилизации начальник Военного отдела Наркомата НКМП УССР по телефону дал указание снять нам ценное оборудование с фундамента и ждать дальнейших указаний, но до сих пор никаких указаний не получили и связи с Наркоматом и Трестом не имеем. Наши многие попытки связаться с Наркоматом и Трестом по телефону, телеграфно и почтой остаются безрезультатными. Мы поэтому вопросу обратились в Одесский Обком партии, последний также ответа до сих пор нам не дал.
Такое положение, когда не имеем ни от кого конкретных указаний по столь важному вопросу, ставит нас под угрозу дальнейшего выпуска очень важной детали. Кроме того, необходимо участь, что деталь №4 освоил только наш завод, а… заводы Наркомата Среднего Машиностроения до сих пор не могут освоить этой детали, последние и сейчас обращаются за нашей помощью.
Исходя из вышеизложенного, просим обратить Ваше внимание на важность нашего производства и принять срочные меры об эвакуации (так в тексте.— “История”) нашего производства и людской квалифицированной рабочей силы. Как нам известно, что в Одессе производят эвакуацию мелких предприятий менее ценных, чем наш завод, как фабрика “Пух и перо” и т. д. Ждем от Вас срочного ответа».
Однако срочного результата не получилось. Запрос перебрасывался между различными инстанциями, и до 5 августа, дня начала боев за Одессу, решение, судя по документам, так и не приняли.
О том, что разные ведомства, руководя эвакуацией, вносят в процесс только разнобой и беспорядок, 15 августа 1941 года писал зампреду Совнаркома СССР Н. А. Вознесенскому председатель Совета по эвакуации при Совнаркоме СССР Н. М. Шверник:
«1. По предложению Совета по Эвакуации Государственный Комитет Обороны 11 июля 1941 г. своим постановлением №99сс утвердил размещение эвакуируемого из г. Ленинграда завода “Электрик” Наркомэлектропрома на площадях Каслинского чугунолитейного завода Наркомместпрома РСФСР.
2. 23 июля с. г. распоряжением Совнаркома СССР за Вашей подписью на этот же Каслинский завод передано производство котлов Шухова-Берлина завода №239 Наркомсудпрома со всем оборудованием и личным составом.
3. 28 июля 1941 г. постановлением Государственного Комитета Обороны №306сс этот же Каслинский завод передан Наркомату Боеприпасов для размещения в нем завода №79. Это предложение было внесено в Государственный Комитет Обороны тт. Сабуровым и Горемыкиным.
Таким образом, в результате несогласованности на Каслинский чугунолитейный завод направлено для размещения 3 предприятия».
Кроме подобных примеров в архивных документах есть огромное количество случаев, когда заводы направлялись в места, где заведомо не было возможности для их развертывания — отсутствовала электроэнергия или не существовало подъездных путей не только для доставки сырья и вывоза продукции, но и для того, чтобы просто довезти оборудование до места выгрузки. При этом в некоторые города и области отправлялось гораздо меньше заводов, чем можно было там развернуть. А многие места выгрузки зимой превратились в заснеженные кладбища техники, где представители приступивших к работе заводов находили запчасти для своих станков.
Даже в самые тяжелые дни 1941 года даже самые близкие к Сталину люди из-за межведомственной борьбы умудрялись сделать неразрешимыми даже самые простые вопросы
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
Даже в самые тяжелые дни 1941 года даже самые близкие к Сталину люди из-за межведомственной борьбы умудрялись сделать неразрешимыми даже самые простые вопросы
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
«Продавали свои последние вещи»
Однако все эти истории блекли на фоне эпопеи Крымского мединститута, готовившего крайне необходимых для Красной армии врачей, описанной в письме его сотрудников в Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) от 5 февраля 1942 года:
«Крымский Мединститут им. И. В. Сталина 18 сентября 1941 г. решением Центрального Эвакосовета был эвакуирован из Симферополя в Краснодарский край. Облисполкомом Институт был размещен в г. Армавире. 29.IX-41 г. Институт приступил к работе. Условия оказались крайне тяжелыми. Отсутствовало помещение для теоретических кафедр, недостаточно удовлетворяли и клинические базы. Отсутствовала жилплощадь для студентов и профессорско-преподавательского состава (свыше 60 ч. профессоров и преподавателей с семьями жили в течение 2-х месяцев в общем зале Дома Санпросвета на полу). В силу приближения фронта условия работы стали еще хуже. Занятия все время срывались. Раненые из госпиталей г. Армавира были эвакуированы, что привело к прекращению и клинических занятий.
Многочисленные телеграммы и письма на адрес т. Шверника, НКЗдрава СССР, РСФСР и Комитета по делам высшей школы с просьбой размещения Института в более благоприятных условиях остались без ответа. К концу ноября Штаб Обороны и Штаб Северо-Кавказского Военного Округа заявил Мединституту о невозможности дальнейшего его пребывания в Армавире. Попытки Военного Командования установить связь с т. Шверником для получения нового направления Мединституту не дали никакого результата.
Дирекция и парторганизация Института направили в Грузию и Азербайджан 2-х представителей (секретаря партбюро и замдиректора по оборонным вопросам) для выяснения возможности размещения Института в этих республиках, полагая, что правительствам этих республик будет легче получить соответствующие указания от т. Шверника. Оба товарища в Армавир не возвратились и о результатах переговоров нам не сообщали.
23.XI Мединститут был вынужден выехать из Армавира без направления Центрального Эвакосовета в Казахскую ССР, куда эвакуировалось большинство крымских учреждений.
В Махач-Кала уполномоченный по эвакуации т. Луукишев дал Институту официальное направление в Грузинскую ССР. 6.XII–1941 г. Мединститут прибыл в Тбилиси. Правительство Грузинской ССP через Уполномоченного по эвакуации т. Джапаридзе предложило Институту расформироваться и студенток направить на чайные плантации, а студентов — на строительство железной дороги в г. Боржоми, а профессоров и преподавателей предложено было использовать на работе по “специальности” в районах… Уполномоченный по эвакуации т. Джапаридзе созвал партактив Института на вокзале, потребовал от партактива письменного отказа от расформирования Института и вынужденного этим согласия на эвакуацию в Казахскую ССР, куда и выдал нам официальную путевку.
10.XII эшелон Мединститута по приезде в Баку был интернирован в грязном, завшивленном пакгаузе на 28-й пристани. В просьбе задержать Институт на несколько дней в Баку для получения ответа на телеграмму т. Сталину и для связи с центром было отказано.
В ночь на 12.XII Институт был погружен на пароход и вывезен в Красноводск, откуда, после 2-х суточного пребывания под открытым небом, в теплушках направлен в Казахстан. В пути (ст. Арысь) уполномоченный по эвакуации Казахской ССР т. Нечитайло сообщил, что Казахская ССР нас не принимает и направляет по Турксибу в Новосибирск.
На ст. Джамбул нас ожидало сообщение Красноводского облисполкома, что на основании распоряжения СНК СССР мы вызываемся Азербайджанским СНК для размещения в Баку.
В ночь на 1.I–1942 г. Институт прибыл в Баку. Здесь оказалось, что одновременно с решением Совета по эвакуации за подписью Зам.Пред. СНК т. Косыгина от 16.XII–4I г. прибыла телеграмма от т. Шверника от 18.XII с указанием возвратить Институт в Армавир и директора привлечь к ответственности... Кроме того, 1.I–42 г. была получена телеграмма от зам. Наркомздрава СССР т. Миловидова с предложением разместить Крымский Мединститут в Баку на базе Бакинского Мединститута.
Состояние Института к этому времени, после почти полуторамесячного путешествия было чрезвычайно тяжелым. Студенты существовали частично тем, что продавали свои последние вещи, и денежными сборами среди профессорско-преподавательского состава в их пользу. Часть преподавателей также находилась в тяжелом положении. Появились инфекционные заболевания; почти в каждом городе по пути мы оставляли заболевших товарищей и детей в больницах.
Несмотря на наши настойчивые просьбы к Азербайджанскому правительству задержать Институт на несколько дней для выяснения недоразумения между противоречащими друг другу указаниями тт. Косыгина и Шверника, а также получения окончательного места назначения, нам в этом было отказано...
С 6.I–42 г. Институт возобновил свою работу в Армавире».
Летом 1942 года началось наступление вермахта на Кавказ, и институту вновь пришлось эвакуироваться. Причем на этот раз многие студенты уходили из Армавира пешком, а затем всеми правдами и неправдами добирались до Кзыл-Орды в Казахстане, где наконец-то обосновался их вуз. Собственно, это история со счастливым концом. Ведь при таком государственном управлении бывало и хуже.