Никита Михалков наконец-то показал свой баснословный фильм "Сибирский цирюльник". Многие всполошились из-за того, что в облике императора Александра III является сам режиссер. Это явление и впрямь поражает воображение. Слушая "Боже, царя храни" и глядя, как подтянутый царь (помахивая теннисной ракеткой — или почудилось?) идет к своему белому коню,— хочется помечтать, но не о возвращении монархии: хорошо бы Михалков превратился в киноперсонаж и остался в той России, которую он сам для себя построил.
Трехчасовой "Сибирский цирюльник" похож на гигантский рекламный ролик, по всем правилам психологического воздействия удостоверяющий высокие товарные качества России — эстетические, нравственные и чисто органолептические. Апофеоз — аляповатая сцена масленичной ярмарки: генерал Алексея Петренко, жующий стаканы, американская гостья Джулия Ормонд в кумачовом платке, конфетки-бараночки, икра ложками, золоченые лилипуты, буквы "широкая Масленица", горящие, как на неоновой вывеске.
Как и любая реклама, картина Михалкова — вещь одновременно и равнодушная, и экзальтированная, и докапывающаяся до подсознания, и не брезгующая поверхностными, грубоватыми приемами, и обманчивая, и честная. Обманчивая — в преувеличении, честная — в прозрачности цели: заставить полюбить, почувствовать достоинство товара, придающего достоинство и своему обладателю. "Зритель не должен чувствовать себя униженным",— сказал Михалков и пообещал вернуть россиянам чувство собственного достоинства. Не сказав, правда, что делать тем, у кого с достоинством и так все в порядке.
Многие всполошились из-за того, что в облике императора Александра III является сам Михалков. Это явление и впрямь поражает воображение, но он ведь и так по должности хозяин той России, которую создал на экране. Вполне невинное, не имеющее ни идеологической, ни эстетической сверхценности, ощущение, рождаемое русской народной атрибутикой, давно было описано человеком, чья печаль по затонувшей, как "Титаник", России питалась из несколько других источников, нежели михалковская державная ностальгия. В романе Набокова "Защита Лужина" герой приходит к родителям невесты: "Больше десяти лет он не был в русском доме, и, попав теперь в дом, где, как на выставке, бойко подавалась цветистая Россия, он ощутил детскую радость, желание захлопать в ладоши — никогда в жизни ему не было так легко и уютно".
Описание лубочной эмигрантской квартиры, хозяйка которой искренне любила свою "размалеванную, искусственную Россию", пожалуй, главная литературная ассоциация в связи с "Цирюльником". Ну еще разве что история героини, которую соблазнил отчим, позаимствована из "Лолиты" и выглядит как дополнительная инвектива американскому тлетворному духу. Ни Бомарше, которого Ормонд читала на съемках, ни "Анна Каренина", которую читает в поезде ее героиня, ни при чем, хотя режиссер стремился и к игристости "Севильского цирюльника", и к высокому градусу роковой страсти, достигнутому в толстовском романе.
Игривость выходит вполне сносно, но со страстью в картине большие проблемы. Некоторое ее подобие возникает в тех моментах, где отпечатались индивидуальные, выстраданные и взлелеянные идиосинкразии автора. Безусловная удача — выбор на главную женскую роль Джулии Ормонд. Все свое презрение к цепкому американскому феминизму (уже сегодняшнему) Михалков вложил в образ авантюристки Джейн, субретки в рыжеватом парике, деловитой лисички, которая, кажется, вот-вот вынет из-за парчового корсажа презерватив: "Я предпочитаю безопасный секс". Никакого романтизма, одни шипящие согласные. Бизнес-с-с. Yes-s-s-s.
Это из-за нее юнкер Толстой (Олег Меньшиков) отправляется по этапу, из-за нее же в России появляется адская машина для стрижки сибирской тайги (она тоже называется "Сибирский цирюльник"). Когда золотая роща трепещет на ветру перед стальным чудовищем, ненависть Михалкова к техническому прогрессу ощущаешь физически.
Антиамериканизм Михалкова не мешает ему сделать наследником традиций русского юнкерства американского солдата, сына Джейн и Андрея. Обрамляющий сюжет, в котором русско-американское дитя доводит ротное начальство до белого каления, снят в незамысловатой голливудской манере. Атмосфера парадной помпезности сюда не проникает, и непочтительным трезвым взглядом видно, что русский дух заключается прежде всего во вздорном упрямстве и преувеличенно трепетном отношении к словам.
Мелкость и ограниченность иноземной женской натуры (хоть и способной на порывы) должна оттенять величие русского мужского характера, подчеркивать ценность благородного поступка, который впечатляет тем более, что объект благородства довольно ничтожен. Жаль только, что и субъект простоват и незатейлив. Меньшиков, улыбнувшись американке одной из своих коронных чеширских улыбок, сразу достает до дна своей роли, исчерпывает выделенный ему немногосложный характер. Грим не может скрыть, что актер на 20 лет старше персонажа и раз в 20 умнее, опытнее, интереснее как личность. От этого конспективность индивидуальных переживаний героя, оттесненных на второй план переживаниями державными, становится совсем уже очевидной. Вообще, не очень понятно, как можно сыграть, показать, передать беззаветную любовь к царю,— ведь именно такова единственная любовная линия в "Сибирском цирюльнике".
ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА