Балерина и педагог НИНЕЛЬ КУРГАПКИНА отпраздновала юбилей. В эти семьдесят лет уместились учеба у Вагановой, множество партий в Кировском театре, дружба с великими партнерами — Нуреевым, Барышниковым, преподавание в Вагановском училище и репетиторская работа. Обо всем этом она рассказывает МАРИИ Ъ-РАТАНОВОЙ и ОЛЬГЕ Ъ-МАНУЛКИНОЙ.
— Вы репетируете с Ульяной Лопаткиной. Кажется, именно в вас она нашла идеального репетитора.
— Когда Ульяна обратилась ко мне с просьбой работать с ней, я сказала: "У меня жесткие требования". Она ответила: "Я только об этом и мечтаю. Я хочу работать так, как я еще не работала". На этом мы и сошлись.
— Сейчас, когда она уже мастер, бывает, что ей мешают какие-то школьные недостатки?
— Она очень большая, длиннорукая, длинноногая. Все это связывать вместе, вертеться, прыгать — раньше ей это не доставляло удовольствия. Сейчас она уже отлично владеет своим телом. И все равно продолжает много работать. Все свои спектакли снимает на пленку, анализирует. Молодец.
В мое время не позволяли за 15-20 дней, как сейчас, репетировать уже готовый спектакль. Мы все это делали в свободное время. И работали без педагога. Конечно, технически мы были более подготовленными — могли пойти в зал и сами тренироваться, потому что у нас была основа. Не надо было, как раньше говорили, натаскивать. Теперь это называется репетировать.
— Не кажется ли вам, что надо привести учебную классическую методику в какое-то соответствие со временем?
— Я считаю, что менять никогда не надо. Надо вообще выяснить, что такое методика. Наверное, хочется создавать что-то новое, если ты педагог. Но меня к этому не тянуло. На мой взгляд, сейчас методика уже так освободилась, что мы теряем основы.
Сейчас многие думают, что надо сначала ножками научить, потом ручками научить, потом головку приделать. Конечно, надо с малых лет — как нас учили — все вместе. Нельзя, например, смотреть прямо, когда рука — в сторону. Нам говорили, что надо провожать взглядом руку, в этой позе посмотреть под руку, в этой — через руку. Такие выражения сейчас просто утрачены. Осталось механическое изучение движений, а они должны быть одухотворены.
— По приглашению Нуреева вы ставили "Баядерку" в Парижской опере. Там есть эта одухотворенность?
— У них — напрочь нет, и очень трудно было этого добиться. Но поскольку Нуреев был непререкаемым авторитетом, он говорил: "Как показывают, так и делать", и никто уже не сопротивлялся. После премьеры все нашли, что труппу не узнать. Майя Плисецкая позвонила мне и сказала: "Посмотрела 'Баядерку', думаю, что же такое случилось с этими французами? А когда прочитала в конце, что работала Кургапкина, все стало ясно".
— У вас было два выпуска в Вагановском училище. Все помнят, какие они были яркие.
— К сожалению, мои ученицы, за исключением Жанны Аюповой и Ольги Мельниковой, все уехали за границу. Жаль, конечно, но им всем хотелось побыстрее стать балеринами. Это сейчас наши солисты могут работать и за границей, и дома, как, например, Зеленский. В наше время это было совершенно невозможно — ездили только с труппой. Да и то, если к тебе директор относился не очень хорошо, как у меня было при Рачинском, ты сидел дома. А я всегда была остра на язык, и это мне сильно портило карьеру.
— А у вас никогда не возникало мысли уехать?
— Никогда. Даже когда у меня были открытые конфликты и когда по всем соображениям я должна была уйти из класса балерин, я все равно не ушла. Потому что балеринская работа — это смотреть друг на друга.
— Но все же вы стали примой.
— В театре был большой репертуар и ограниченное число ведущих балерин. Если кто-то уезжал на гастроли, можно было танцевать почти каждый день, что я и делала. Когда я кончила школу, мне не давали танцевать. У моего педагога Вагановой с Гусевым — художественным руководителем балета — был конфликт, и меня занимали только в операх.
— Кто же помог вам пробиться?
— А Гусева сняли! Если бы его не убрали, я бы так и осталась в маленьких лебедях. Но когда я еще была в немилости, премьер Кировского театра Николай Зубковский подошел ко мне и сказал: "Я хочу с вами станцевать 'Дон-Кихот'". Я вся зарделась, говорю: "Мне никто не даст". А он: "Я постараюсь". Но тогда ничего не вышло. Единственное, что мы с Зубковским станцевали, это па-де-де из балета "Пламя Парижа". Но потом, когда мы уже поженились (мне тогда было чуть за тридцать), я готовила вместе с ним все свои спектакли. Он был дворянин и очень этим гордился, говорил: "Я — дворяшка". Он был очень интеллигентным, но требовательным человеком, никогда не прощал несделанного.
— Какое, по-вашему, должно быть в Мариинском театре соотношение между классикой и современным репертуаром?
— Если бы на современные спектакли ходила публика — о чем говорить. Вот сейчас давали "Юношу и смерть". Танцевала Лопаткина, а народа мало. Если раньше на это можно было не обращать внимания, то теперь театр в значительной степени на самообеспечении. Вот и получается: пройдет спектакль раз, два, и надо новый делать. А это дорого. Публика в нашем театре хочет смотреть спектакли хорошо оформленные, богатые, красивые, содержательные. В наше время, в 30-е годы, Вайнонен и Чабукиани делали замечательные спектакли.