Татьяна рижская душою

В Большом театре прошли гастроли Латвийской национальной оперы

Гастроли опера

На Основной и Новой сценах Большого рижская ЛНО продемонстрировала свои постановки "Евгения Онегина" Чайковского и "Лючии ди Ламмермур" Доницетти — обе с режиссурой директора театра Андрейса Жагарса. Рассказывает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.

Труды и дни рижской оперы хорошо знакомы не только меломанам-путешественникам — это был уже третий ее визит в Москву за последние десять лет (а Андрейс Жагарс вдобавок на правах приглашенного режиссера успел поработать и в московской "Новой опере", и в петербургском Михайловском театре). Поучительная история превращения, по сути, провинциального театра в деловитого арбитра изящества (у ЛНО теперь есть даже собственное полное "Кольцо нибелунга", шутка ли) тоже много раз пересказывалась в отечественной прессе. Но нет-нет да и заинтересуешься новостным фоном, сопровождающим такие события, а там нынче то и дело проскакивает желание напугать. Известие о том, что действие "Лючии ди Ламмермур" перенесено в муссолиниевскую Италию, еще не очень котировалось, зато о том, что в "Онегине" действие разворачивается вокруг постели, а Татьяна вместо книжки прижимает к сердцу — о ужас — ноутбук, в репортажах докладывали с без пяти минут паническими настроениями. Ясно же, как оперно-балетная тематика — так уж по крайней мере провокация, если не уголовщина, такие настали времена.

Что сказать, фраза "действие разворачивается вокруг постели" хоть и справедлива формально, но выглядит бесконечно более похабно, чем сама действительность рижского "Онегина". Безразмерный квадратный подиум в первых четырех картинах оборачивается не только постелью, но и именинным столом, и урбанистическим пятачком, где происходит дуэль Онегина с Ленским; но даже в "постельном" амплуа он выглядит символом скорее несбыточной тоски по спокойствию и душевному уюту. Их Татьяне так недостает в доме взбалмошной, шумной матери: что Ларина (Кристина Задовска), что, хоть и в меньшей степени, Филипьевна (Илона Багеле), превращенная в тетку Татьяны, неожиданно крепки вокально и экспансивны. И порядком блеклая Ольга в исполнении Малгожаты Панько в общем куда менее годилась в "веселые и резвые пташки", чем ее мамаша.

Есть, правда, две сцены сновидений: в первой под звуки хора "Девицы, красавицы" над спящей Татьяной в порядке переклички с фантазмами главной героини у Пушкина нависает некто голый в медвежьей шкуре. Во второй абсурдистски умножающийся кошмар, где преломляются и история с Татьяной, и дуэль с Ленским, снится Онегину, пока оркестр играет полонез, но тут сцена заставлена уже множеством не то кроватей, не то постаментов. Которые, в свою очередь, превращаются в столики для светского события: и это не бал, а презентация книги Татьяны, ставшей при поддержке Гремина успешной писательницей.

Писательница или придворная дама, французский роман или ноутбук — в сущности, все это детали не первого значения на фоне холодновато-разреженной психологической атмосферы, которая держится на недовысказанных желаниях, снах и метафорах. Точно так же и в сценографии Катрины Нейбурги сами жесткие декорации не так важны, как текучая реальность видеопроекций: лесные пейзажи в первых картинах, оживающие фотографии на стене ларинской гостиной, величественный вид Невы с Петропавловской крепостью в финале. Помножить бы все это на столь же изысканное музыкальное качество — но тут рядом с отменной Татьяной Кристине Ополайс и старательным, хоть и поверхностным, Ленским в исполнении чеха Павла Черноха были Янис Апейнис, скучно и не совсем чисто доложивший в этот раз Онегина, и неровный оркестр под управлением Модестаса Питренаса.

В "Лючии ди Ламмермур" дирижером выступил Александр Вилюманис, обеспечивший, несмотря на пару неудачных соло, мягкое и красивое оркестровое звучание, а пара заклятых врагов — брат Лючии Генри и ее возлюбленный Эдгар — выступила вполне приятным свидетельством кастинговых возможностей театра. Их пели соответственно баритон Валдис Янсонс и ангажированный аж из Турции молодой тенор Мурат Карахан, увлеченно и с благородством проведший финальную сцену и тем до некоторой степени компенсировавший впечатление от главной героини спектакля. Прима ЛНО Сонора Вайце, очевидно, простыла, и в ее сухо и резко спетой Лючии, с мукой и натугой выдававшей положенные верхние ноты, увы, было решительно невозможно узнать дивную генделевскую Альцину, которую она пела в Москве в 2003-м. Замена кинжалов и мечей на пистолеты, а колетов и кринолинов — на фраки и муссолиниевские мундиры тут, в сущности, опять-таки не производит никакого фраппирующего впечатления, если учитывать, что в постановке преобладает не социально-политическая острота, а исподволь тревожащая мрачная помпезность, которую только подчеркивают мраморы выстроенной Андрисом Фрейбергсом "тоталитарной" декорации.

И все-таки главным впечатлением от гастролей ЛНО в очередной раз оказалось само умение, несмотря на сочетание сиюминутных удач и неудач, четко и с достоинством держаться своего уровня, своих ориентиров и своего тона, так непохожее, скажем, на артистические метания того же Большого театра. В России, где оперный театр все никак не может определиться на предмет того, что он для общества — дорогая великосветская игрушка или вольный простор для артистического эксперимента, этой последовательности невольно завидуешь.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...