Помимо прочих забот, московская элита — театральная, художественная, околополитическая и просто политическая — имела в январе еще одну: обязательно посмотреть новый спектакль Театра "Ленком". Версия гоголевских "Мертвых душ", названная Марком Захаровым "Мистификацией", стала в Москве главным театральным событием января. Режиссер поставил спектакль — будто выступил на заочном консилиуме политологов, рассуждающих о шансах страны.
Захаров поставил спектакль об искушении Россией — самом дьявольском, сладком и губительном искушении, какое только можно себе представить. Известно, что криминальный сюжет "Мертвых душ" Гоголю подсказал Пушкин. Вместо Пушкина в "Ленкоме" действует нечистая сила. Идею махинации с умершими крестьянами герою нашептывает ведьма, гоголевская же Панночка, подселенная к традиционным персонажам "Мертвых душ" автором инсценировки драматургом Ниной Садур. Колдунья настигает будущего покупателя мертвецов в неге далекого итальянского рая, в зависшей в тумане каналетто венецианской гондоле. Очаровательная бестия манит его шепотом о России, великой и загадочной, а потом едва ли не скидывает размечтавшегося эмигранта с неземных колосников в полутемную, бездонную, без внятных очертаний яму, заставленную непонятной рухлядью и населенную черт знает кем.
В школе нас учили, что омороченный церковниками Гоголь задумывал дополнить первую часть поэмы второй и третьей, дабы литературный триптих соответствовал триаде "ад--чистилище--рай". Россия, показанная у Захарова, не настоящий ад, для него не хватает размаха страстей и температуры горения. Это скорее мелкий адок для своих, для самого себя. Герой, названный Чичиковым, здесь сливается с Гоголем (ведь приезжает не откуда-нибудь, а из Италии). Недаром нет в "Мистификации" привычного для версий "Мертвых душ" персонажа "от автора", читающего знаменитые лирические отступления. С ролью лирического героя справляется Чичиков.
Дмитрий Певцов играет самого честного из Чичиковых, какой когда-либо появлялся на русских дорогах. Он решил не столько заработать на недостатках системы учета и контроля, сколько открыть заново свою страну. Страна оказывается гадкой, холодной, грубой, хмельной и самодовольной. И русская судьба Чичикова — не авантюрные "похождения", а страшный сон посреди большой дороги. Панночка не оставляет его и тут, заставляет жениться на себе, рожает мертвого ребенка, да в конце концов бросает на погибель.
Впрочем, доморощенные колдовские перипетии "от Садур" для Захарова не более чем средство взбодрить сюжет и удивить публику. Под привычной ленкомовской взнервленностью, ироничностью и броскостью сценического шоу скрыта индивидуальная горькая интонация: Певцов — лирический герой не только Гоголя, но и самого Захарова. И смотрит Чичиков на Россию так, как смотрел бы на нее сам Захаров, не будь он обременен таким количеством светских обязательств, общественных функций и социальных масок.
На сцене, однако, Чичиков делает то, что положено делать любому Чичикову, будь он хоть Гоголем, хоть Захаровым,— объезжает помещиков. Тех, которых принято называть "галереей" и выписывать щедрыми, жирными красками, даже если они несут в себе частицу черта. Русское общество в "Мистификации" похоже на нечто среднее между одичавшей труппой комедиантов и воровской шайкой. Аккуратный, по-европейски одетый, способный внятно формулировать свои мысли, Чичиков Певцова среди этой своры братков-оборванцев выглядит единственным вменяемым и самым цивилизованным. Он, конечно, не просветленный князь Мышкин, но вставший на ноги эмигрант, решивший вдохнуть дым отечества и заодно сделать еще не освоенный в стране, но прибыльный бизнес: со своими же легче договориться.
Где уж там. Невротик и извращенец Манилов, алкоголик-вояка Ноздрев, хам и ксенофоб Собакевич, тихий неудачник Плюшкин и дура Коробочка — отвратительная компания, с которой даже сесть за стол невозможно. Их едва успеваешь рассмотреть, как прячущих лица жуликов. Все происходит на бегу, судорожно, грубо и пошло, точно игра в наперсток. Действие корчится, вертится, и на сцене, говоря словами Гоголя, что-то "пылит и сверлит воздух".
Захаровская страна-мистификация судорожно несется куда-то — но не шикарной, вдохновленной Богом птицей-тройкой, которой уступает дорогу ближнее и дальнее зарубежье, а сорвавшейся с проверенной колеи на "собственный путь" колымагой, от которой как от чумы шарахаются несчастные соседи и инвесторы. Страна совсем не великая. Гадкая, но не страшная. Нелепая, но не смешная — не смеяться же, в самом деле, разжижающим Гоголя бородатым шуткам типа "Там жить нельзя, а здесь невозможно".
Давно замечено, что театр Захарова обо всем предупреждает вовремя. Об обострении межнациональных отношений ("Поминальная молитва"), о приходе призрачной эпохи шумных нуворишских карнавалов ("Безумный день, или Женитьба Фигаро"), о кризисе сознания интеллектуальной элиты ("Чайка") о пагубности азартной игры на деньги с Западом ("Варвар и еретик").
Пьеса Садур "Брат Чичиков", положенная в основу "Мистификации", написана несколько лет назад. Теперь она дождалась своего часа. Чтобы бедный Чичиков в финале был колесован, напоследок осознав, что единственный способ увидеть "возрожденную" и "преображенную" — когда-нибудь родиться заново. Это скорее пессимистический, чем оптимистический вывод. Правда, нынешний пессимизм Захарова совсем не философского толка. Это VIP-пессимизм, доступный всем почетным зрителям — от Матвиенко до Евтушенко — и не лишающий сна. Но диагноз опытного ленкомовского астролога, тем не менее, строг: дело дрянь.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ