Дело балерины-расчленительницы

Десять лет лишения свободы получила балерина Лидия Таланкина-Крылова за убийство и расчленение мужа, который был младше ее на 24 года. В ходе следствия выяснилось, что ранее ее судили за шпионаж, или скорее за недобросовестную работу на советские органы госбезопасности. А будучи замужем, она вела свободную жизнь, поражая мужчин познаниями в Камасутре. Через год после суда вышла на свободу, как утверждали злые языки, благодаря этому искусству. Впрочем, очень скоро балерина вновь оказалась за решеткой, поскольку пришла в суд и попросила вернуть крайне важные для нее вещи — интимный дневник и интимную часть тела мужа, которую она отделила и заспиртовала после убийства.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Труп в чемодане

В первой половине 1950-х годов удивить кого-либо убийством и расчленением тела было трудновато, поскольку преступления такого рода в СССР происходили если не регулярно, то довольно часто. К примеру, в 1953 году в ближнем Подмосковье произошла очередная ссора между соседями по коммунальной квартире. В драке один из них убил другого, а чтобы скрыть следы преступления, разрубил тело топором, закопал голову и кисти рук, сложил остальное в чемоданы соседа, сел с этим багажом в электричку и, оставив груз в тамбуре, сошел на следующей станции в полной уверенности, что теперь он вне подозрений.

Однако той же ночью к убийце нагрянули милиционеры и арестовали его, после того как нашли на полу и топоре следы крови. Впрочем, мгновенное раскрытие преступления объяснялось не профессионализмом сыщиков, а неосторожностью преступника: он в горячке разрубил тело прямо в одежде, и паспорт соседа остался в кармане его пиджака.

Подобные происшествия попадали в сводку наиболее важных преступлений, совершенных в СССР, которая докладывалась руководству страны. Но о наиболее ярких и вопиющих случаях МВД СССР докладывало в ЦК КПСС отдельно и особо. Именно такой отдельный, хотя и короткий доклад описывал происшествие, зафиксированное 27 июля 1954 года:

"В городе Москве 27 июля с. г. Таланкина-Крылова Л. С., 1918 года рождения, по профессии балерина, временно не работающая, в прошлом судима, на почве ревности топором убила своего мужа Корженевского Г. Г., 1926 года рождения, работавшего старшим научным сотрудником центральной лаборатории Министерства промышленности продовольственных товаров СССР. Таланкина-Крылова, расчленив труп убитого, уложила его в чемодан и на такси вывезла в Красногорский район Московской области, в лес. Шоферу такси Алексееву И. Г. поведение Таланкиной-Крыловой показалось подозрительным, и он сообщил о ней работникам милиции. Сотрудниками милиции Таланкина-Крылова была задержана в лесу. При ней в чемодане обнаружен расчлененный труп. Расследование продолжается".

В ходе следствия одна за другой стали выясняться примечательные детали. Обвиняемая выглядела молодо только издали, главным образом благодаря гибкой и стройной фигуре. При ближайшем рассмотрении картина резко менялась. Помощник защищавшего балерину знаменитого адвоката Ильи Брауде, а впоследствии известный журналист и писатель Аркадий Ваксберг описывал ее так:

"Сухощавая, угловатая, с выпиравшими из-под туго натянутого платья ключицами дама лет пятидесяти, издали похожая на переростка, которому тесно в детских одеждах. Длинная коса через плечо и нечто похожее на гимназический передник еще больше подчеркивали ее "детскость". При близком рассмотрении, однако, миловидное лицо представало зловещей маской из-за плохо подтянутых складок и кустарно заштукатуренных морщин, а стройный торс — обтянутым кожей скелетом. Симпатичный подросток моментально превращался в бабу-ягу".

Следователи без особого труда установили, что балерине не 36 лет, а 52 года и что она каким-то образом сумела изменить в документах год рождения с 1902-го на 1918-й.

Другой загадкой оказалась причина ее первого ареста, в 1937 году. В приговоре значилось, что Особое совещание при НКВД СССР приговорило ее к восьми годам заключения за шпионаж. Однако доказанный шпионаж в то время тянул на высшую меру наказания, а никак не на восемь лет. К тому же, как оказалось, ее муж Василий Крылов вопреки действовавшим в эпоху репрессий порядкам не только не был арестован или как минимум изгнан с работы, но и продолжал трудиться в ЦК ВКП(б) и умер от воспаления легких в 1941 году. Мало того, шпионку Таланкину-Крылову освободили досрочно, в 1943 году, тогда как других "врагов народа" после окончания срока заключения не выпускали на свободу и объявляли им новый приговор.

Сама Таланкина-Крылова рассказывала, что арестовали ее за полную ерунду — участие в концерте в японском посольстве в Москве — и именно поэтому приписали шпионаж. Ну а поскольку все понимали, что обвинение надуманное, Крылов не пострадал. Логично объясняла она и досрочное освобождение: после перенесенного при аресте потрясения страдала психическими расстройствами и по этой причине, проведя длительное время в психиатрической больнице, была освобождена. Вот только следователи все-таки докопались до сути, и в одном из документов по делу говорилось, что ее осудили за то, что она расконспирировала себя в качестве агента НКВД — проболталась кому-то о тайной службе.

Откровенно эротическое сочинение

История знакомства Таланкиной-Крыловой с морским офицером Георгием Корженевским в воспоминаниях Аркадия Ваксберга выглядела следующим образом:

""Жарким летним днем", как написали бы в каком-нибудь сентиментальном романе, ехала наша Таланкина на электричке, направляясь вроде бы на подмосковное кладбище, где была похоронена ее единственная, очень рано умершая дочь Злата. И в том же битком набитом вагоне ехал морской офицер, красавец двадцати четырех лет, имея совсем иную — не печальную, а счастливую — цель: на даче, в лесу возле озера, его ждал известный в стране адмирал, под чьим началом он несколько лет служил. Юная дочь адмирала была его невестой, а недели через две должна была стать и женой".

Аркадий Ваксберг изменил имя лейтенанта и место встречи: на самом деле все происходило в Ленинграде, но в остальном его изложение соответствует текстам документов.

"Никто не знает в точности,— писал он,— что именно произошло в те полчаса, которые капитан-лейтенант Виктор и Таланкина провели, очень тесно общаясь друг с другом, на "борту" электрички. Итогом явилось то, что вместо обеда у адмирала он оказался на детской могиле, где оставил записку, воткнув ее в холмик (коряво нацарапанная и полуистлевшая, она тоже попала потом в судебное дело): "Дорогая Златочка! Клянусь тебе всегда любить твою замечательную мать и быть ей верным до гроба. Виктор". Тем же вечером он приступил к исполнению этой клятвы, о чем в дневнике, который исправно вела Таланкина, была сделана подробная запись. Впоследствии дневник тоже приобщили к судебному делу в качестве вещественного доказательства. На правах помощника адвоката я имел возможность с ним ознакомиться. Это было первое прочитанное мною откровенно эротическое сочинение с довольно искусно выписанными натуралистическими подробностями — они свидетельствовали как минимум об одном: в порыве безумной страсти авторесса ни на минуту не теряла контроля над собой и дотошно фиксировала в памяти всю феерию их любви. У дневника был эпиграф — из Игоря Северянина: "Для изысканной женщины ночь — всегда новобрачная..."".

Дальнейшее развитие событий описывалось в приговоре Таланкиной-Крыловой:

"В 1948 г. подсудимая Таланкина-Крылова Лидия Степановна в гор. Ленинграде случайно познакомилась с гр-ном Корженевским Георгием Георгиевичем, 1926 г. рождения, тогда еще будучи офицером Военно-морских сил (так в тексте.— "Деньги"), и вскоре зарегистрировала с ним брак. В 1949 г. Корженевский был уволен из рядов Советской Армии. Оба они постоянного места жительства не имели, переезжали из одного города в другой, переходили с одной работы на другую. В 1951 году Таланкина-Крылова с Корженевским приехала в гор. Москву и поселилась в кв. 5 дома N10 по 2-му Щемиловскому переулку".

В приговоре говорилось и об их образе жизни:

"Несмотря на регистрацию брака с человеком, который был моложе ее на 24 года, Таланкина-Крылова не стремилась к налаживанию семейной жизни и супружеской верности, невнимательно относилась к мужу и, будучи женщиной глубоко аморальной, изменяла своему мужу Корженевскому, вела развратный образ жизни, постоянно знакомилась на улицах с разными мужчинами, посещала с ними рестораны, кутила и пьянствовала с ними, вступала с ними в половую связь. Несмотря на свое аморальное поведение, Таланкина-Крылова требовала от своего мужа Корженевского супружеской верности, о чем свидетельствуют ее многочисленные записи в тетрадях (тетрадь 1, 2 и 3)".

Как именно она добивалась верности и привязанности мужа, описывал Аркадий Ваксберг:

"Они предавались любви, о чем она педантично делала ежедневные записи в своем дневнике... Много позже я понял: все ее экзотические приемы были заимствованы из "Камасутры", тогда еще никому у нас не доступной. Никому — кроме Таланкиной..."

Но дело все равно шло к разрыву. В приговоре констатировалось:

"Большой разрыв в возрасте подсудимой Таланкиной-Крыловой с ее мужем Корженевским и ее поведение привело к тому, что Корженевский не хотел бывать с ней вместе в общественных местах и у знакомых и решил порвать с ней брачные отношения, о чем свидетельствует заявление на имя судьи Коминтерновского района о расторжении брака и описи раздела имущества. Видя неизбежность разрыва брачных отношений с Корженевским и не желая отпускать от себя молодого и, по ее же собственному показанию, горячо любимого мужа, Таланкина-Крылова решила убить Корженевского.

С этой целью она, Таланкина-Крылова, 24 июля 1954 г. заранее приготовила раствор морфия, веронала и ноктала. Приготовившись заранее к убийству, 25 июля 1954 г. вечером, когда Корженевский вернулся домой, Таланкина-Крылова обманным путем дала ему в вине смертельную дозу наркотиков".

Следующая сцена подробно описывалась в воспоминаниях Ваксберга:

""Ты клятвопреступник! — восклицала она.— Ты обманул мою Златочку! Я имею теперь полное право тебя убить!" Никто не слышал этих слов — она сама записала их в своем дневнике. Записала и то, что случилось потом, когда после адских мучений Виктор уже погиб. Она заранее готовилась и к этому. Самым обыкновенным топором Таланкина отрубила его голову и завела на патефоне предварительно купленную пластинку: танец Саломеи из оперы Рихарда Штрауса. Она исполняла его на каком-то просмотре при поступлении в балетную труппу. Теперь в ее руках был не реквизит, не муляж — истинная голова истинной жертвы".

В документах все выглядело гораздо прозаичнее:

"Корженевский 27 июля 1954 г., не приходя в сознание, умер. Убедившись в смерти Корженевского, Таланкина-Крылова купила топор, при помощи топора отделила голову Корженевского, пыталась отрубить ноги от туловища, но ей этого сделать не удалось. Голову трупа Корженевского зарыла у себя в садике, около забора, и на это место поставила горшок с цветком. Остальные части трупа завернула в одеяло и клеенку, замаскировав сверток с трупом веником и куклой, 28 июля 1954 г. утром на автомашине — такси, которым управлял шофер Алексеев,— отвезла в лес".

Ее задержали рядом с трупом, в окровавленной одежде. В приговоре говорилось:

"При вскрытии трупа Корженевского судебно-медицинской экспертизой было установлено, что смерть гр-на Корженевского Г. Г. наступила от отравления барбитуратами, т. е. снотворными веществами: нокталом и вероналом, что труп был расчленен топором и ножом... При обыске на квартире подсудимой Таланкиной-Крыловой и при личном ее обыске были изъяты склянки, ампулы, разные порошки, в числе которых были ноктал и веронал".

Две версии одной смерти

Собственно, все доказательства преступления были налицо. Но балерина рассказала следователям собственную версию событий — о двойном самоубийстве:

"Таланкина-Крылова в расчленении трупа виновной себя признала, в убийстве Корженевского вину свою отрицала, утверждала, что 25 июля 1954 г. вечером она, желая покончить жизнь самоубийством, сама первая якобы приняла раствор морфия и веронала, который она приготовила заранее, а также уговорила Корженевского принять остальную часть яда. И Корженевский, якобы опасаясь привлечения его к уголовной ответственности за доведение ее, Таланкиной-Крыловой, до самоубийства, принял этот яд, и она, Таланкина-Крылова, с 25 июля 1954 г. по день смерти Корженевского принимала все меры к его спасению. С этой целью она якобы промывала ему желудок раствором марганца, обращалась по этому поводу за советами к врачу Игнатьевой, бегала несколько раз в аптеку на Делегатскую улицу, в библиотеку им. Ленина, где брала книги и получила сведения об оказании помощи отравленным. Что труп она расчленила не с той целью, чтобы скрыть следы преступления, а с той только целью, чтобы отвезти его в лес и похоронить по-христиански, а голову после отвезти на могилу дочери Златы в Петергоф. Далее Таланкина-Крылова показала, что, когда она приняла наркотики, 25/VII-54 г., у нее появилась рвота, которая должна находиться в ночном горшке".

Однако показания свидетелей, как счел суд, опровергали версию о самоубийстве:

"На судебном следствии с полной очевидностью было установлено, что до 25 июля 1954 г. у Корженевского не было никаких оснований к самоубийству. Наоборот, как это видно из показаний его сослуживцев — свидетелей Погер, Крол, Козловой и Курзиной,— Корженевский был в очень радостном настроении, на работе он считался хорошим специалистом, и его приглашали консультантом в учебные учреждения по ультразвуку, в июле 1954 г. должен был пойти в отпуск, собирался поехать на охоту и высказывался о том, что он с Таланкиной-Крыловой порвет брачные отношения, это подтверждается заявлением Корженевского на имя судьи о расторжении с ней брака и описью о разделе имущества".

Суд рассмотрел все показания и решил, что обвиняемая не предпринимала и попытки самоубийства:

"Версия Таланкиной-Крыловой, что она с целью покончить жизнь самоубийством 25/VII-1954 г. также приняла смертельную дозу наркотиков, неправдоподобна и опровергается показаниями свидетелей Брикман, его жены Курзиной и соседки Чиковой, которые на суде показали, что 25-го июля 1954 г. примерно в 22 часа вечера они ее встретили на улице и вместе с ней пошли в ее комнату, где Таланкина-Крылова была в хорошем состоянии, что никаких внешних признаков о принятии ею яда заметно не было, тогда как Корженевский лежал на кровати в распростертом виде и был почти в бессознательном состоянии, что лишний раз свидетельствует о том, что Таланкина-Крылова суду давала неправдивые показания с целью уйти от ответственности за совершенное ею убийство".

Суд не поверил и в то, что подсудимая пыталась спасти мужа:

"Утверждение Таланкиной-Крыловой, что она принимала все меры к тому, чтобы привести в чувство Корженевского, является надуманным и сделано ею только для того, чтобы потом оправдать свои преступные действия и показать, что в данном случае было самоубийство, а не убийство. Об этом говорят те факты, что Таланкина-Крылова, чувствуя себя виновной в убийстве Корженевского, не обратилась за медицинской помощью, хотя имела к этому все возможности, так как смерть Корженевского наступила 27/VII-1954 г., чего не отрицала сама подсудимая".

О виновности балерины, по мнению суда, говорили и другие ее действия 25-28 июля 1954 года:

"Что Таланкина-Крылова принимала все меры к тому, чтобы скрыть следы преступления, говорят и другие факты, в том числе показания соседки Мухиной, которую она 26/VII-54 г. вечером для снятия счетчика не впустила сразу в свою комнату и только тогда, когда замаскировала лежавшего в бессознательном состоянии Корженевского, впустила ее в свою комнату и тут же ее выпроводила. Боясь, что на работе могут хватиться Корженевского, Таланкина-Крылова 26/VII-54 г. утром позвонила к нему на завод и предупредила, что он был на охоте, сломал ногу и у него имеется на 3 дня больничный лист, это говорит о том, что подсудимая рассчитала время, за которое бы она могла спрятать труп Корженевского и привести себя в порядок".

Но у обвиняемой была и вторая линия обороны, о которой в приговоре говорилось:

"На всем протяжении следствия и в суде все время утверждала, что она является душевнобольным человеком и что в силу этого она и совершила преступление".

На этой же позиции стоял и ее знаменитый адвокат Брауде, который сам выбрал это примечательное дело:

"У Таланкиной,— вспоминал Ваксберг,— не было никого, кто мог бы пригласить для нее адвоката. А он — по процедуре — ей полагался: в таких случаях его бесплатно предоставляла коллегия. Узнав про телефонограмму из городского суда и — в общих чертах — о рассказанном выше сюжете, Брауде потребовал, чтобы защита была поручена только ему. Все свои самые знаменитые дела он вел, так всегда получалось, совершенно бесплатно. Но они-то и приносили ему ту известность, которой неизменно — в куда более заурядных делах — сопутствуют деньги".

Судя по одному из вещественных доказательств — заспиртованной балериной части тела мужа — и ее поведению в зале суда, версия о невменяемости имела все шансы на успех.

"В своем гимназическом наряде,— писал Ваксберг,— с косой через плечо, Таланкина чувствовала себя актрисой на сцене — кому-то томно улыбалась, кому-то посылала воздушные поцелуи. Я сидел рядом с Брауде, спиной к ней: оборачиваясь, видел ее, казалось, силком натянутую на череп зловещую маску и запавшие голубые глаза с густо намазанными тушью ресницами. В перерыве проникшиеся ко мне симпатией девочки-секретарши, хихикая, провели меня в какой-то подвальный чулан, где хранилось еще одно вещественное доказательство: оно фигурировало в материалах дела, но не выставлялось напоказ в зале суда. Это был заспиртованный в банке пенис несчастного".

Казалось бы, дело почти решено, но, как вспоминал тот же автор, возникло неожиданное препятствие:

"На этом процессе Брауде чувствовал себя в своей стихии. Излюбленным методом его защиты были аргументированные ходатайства о признании подсудимого невменяемым. Он и диссертацию написал об этом — о том, как психическая болезнь освобождает совсем от ответственности или делает ее менее суровой. Это много позже "психушка" стала пострашней лагеря и тюрьмы — от карательной медицины старались избавиться все, кому ее навязывали спецслужбы... В деле Таланкиной эта позиция напрашивалась сама собой. Но профессор Фелинская (известный тогда судебный психиатр.— "Деньги") спутала все карты защиты. Очень яркая, эффектная, с большим темпераментом и несомненным ораторским даром, она убедительно доказывала, что в данном случае речь идет об имитации душевной болезни очень опасным для общества, предельно развращенным и извращенным во всех отношениях человеком. Давая заключение, она обращалась не столько к суду, не столько к прокурору и адвокату, сколько к залу — к своим студентам, не сводившим с нее восхищенных глаз и покрывшим ее страстную речь бурными аплодисментами. Особо восторженных пришлось выводить из зала. Увлекшись этим занятием, конвой на какое-то время оставил Таланкину одну, и она свободно обошла несколько приглянувшихся ей мужчин, многозначительно и благодарно пожимая им руки. Потом ее возвратили на отведенное ей место — процесс продолжался".

Брауде, как писал его помощник, выступил с блестящей речью, не оставившей от аргументации Фелинской камня на камне. О хорошем, но несчастном человеке и актрисе говорила и приглашенная в качестве свидетеля знаменитая в то время певица и подруга обвиняемой Клавдия Ивановна Шульженко. Но суд счел, что права профессор Нина Игнатьевна Фелинская, признавшая Таланкину-Крылову вменяемой, и приговорил обвиняемую к десяти годам заключения с последующим поражением в правах на пять лет.

Психиатрическая личность

Самым поразительным в деле Таланкиной-Крыловой оказалось то, что год спустя она вышла на свободу. С формальной точки зрения все выглядело безукоризненно. В 1955 году объявили амнистию для отбывающих наказание пожилых людей и инвалидов, и руководство ИТЛ, где находилась бывшая балерина, сочло, что она подпадает под амнистию, поскольку уже в лагере ее признали инвалидом третьей группы.

Возможно, если бы она обосновалась где-нибудь в провинции и вела неприметную жизнь, все бы о ней вскоре забыли. Но подобное поведение не соответствовало натуре Таланкиной-Крыловой. Она незамедлительно приехала в Москву, а поскольку Брауде к тому времени умер, обратилась со своей важнейшей просьбой напрямую к признавшей ее виновной судье:

"Счастливая Таланкина расцеловала Чувилину, долго благодарила за внимание к ней, уверяла, что в восторге от того, как прошел судебный процесс, кляла Фелинскую и всплакнула о Брауде. Она просила вернуть дорогие ее сердцу реликвии — дневник и заспиртованный пенис,— поскольку для правосудия они уже значения не имели. Чувилина сразу же выразила готовность выполнить обе просьбы и, оставив ее в кабинете под присмотром своей секретарши, пошла за "вещдоками", а точнее, в соседнюю комнату, чтобы вызвать по телефону конвой. Взяла на себя смелость действовать незамедлительно, полагая, что уральский суд нарушил закон, ее же приговор никем не отменен и, стало быть, оставаясь в силе, должен быть исполнен. "Беглянку" вернули в лагерь — только в другой. Годы спустя, столкнувшись с Чувилиной в Мосгорсуде, я напомнил ей ту историю и спросил, каким было ее продолжение. Этого она не знала, зато объяснила, каким образом наша актриса оказалась временно на свободе. Она влюбила в себя и начальника "учреждения", где отбывала наказание, и старшего по должности врача из медчасти. Несколько месяцев обучала их таинствам любви, о которых в своей глухомани они не имели ни малейшего представления. Остальное было уже делом техники. Тем паче что, порабощенные ее магнетизмом, два мужика воспылали ревностью друг к другу, но вовремя спохватились, трезво сообразив, что от этой колдуньи лучше избавиться как можно скорей. К тому же, плотно пройдя у нее курс обучения, каждый из них — без хлопот и угрозы тяжких последствий — мог найти себе и другие объекты для тех же утех".

Насколько эта версия соответствовала действительности, сказать трудно, известно только, что Таланкина-Крылова оставалась на свободе около года, но затем действительно вновь оказалась за колючей проволокой и стала бомбить высшие органы власти СССР просьбами о помиловании. Она писала в Верховный совет РСФСР, но там, получив отрицательное заключение прокуратуры, ей отказали. Затем она писала секретарю Президиума Верховного совета СССР Михаилу Порфирьевичу Георгадзе, напоминая ему о знакомстве со своим первым мужем Крыловым, к тому времени покойным, и о своих заслугах — работе в Ленинграде в известном на всю страну Кировском театре. Ничего не добившись, Таланкина-Крылова отправила страстное послание заместителю председателя Президиума Верховного совета СССР Юстасу Палецкису, который, как она слышала, был тонким ценителем балета:

"Я дошла до полного истощения, у меня язва желудка, и я ничего не могу есть. А ведь я могла бы еще подлечиться и быть полезной... Я 20 лет скитаюсь по тюрьмам. Судимость явилась следствием болезни, полученной из-за первого незаконного ареста в 1938 году. Шесть лет я тогда скиталась по тюрьмам за одно то, что танцевала в концерте в японском посольстве, пока с горя не сошла с ума и не была отправлена в больницу с депрессивным психозом. Если бы не это, никогда в жизни не стала бы преступницей. Муж (Корженевский) бил меня, изменял мне. Дважды я пыталась уехать от него, но он вернул силой. Отчаяние мое дошло до предела, и в 1954 году я стала причиной его смерти".

Однако и после этого дело почти не сдвинулось с мертвой точки. Из колонии запросили характеристику Таланкиной-Крыловой и справку о состоянии ее здоровья. В ответе говорилось, что осужденная работает, вежлива, не подвергалась взысканиям, а ее состоянию давалась следующая оценка:

"Заключенная Таланкина Лидия Степановна, 1902 года рождения, осужденная по ст. 136, сроком 10 лет, является психиатрической личностью с наклонностями к истерическим реакциям".

Однако понимание она нашла только у депутата и члена Президиума Верховного совета СССР, передовой ткачихи Трехгорной мануфактуры Дарьи Смирновой. Для нее бывшая балерина подготовила новую версию своей жизни с молодым мужем-садистом, который довел ее до преступления. Видимо, Смирнова по-женски пожалела несчастную и попросила главу Верховного совета СССР Брежнева рассмотреть просьбу Таланкиной-Крыловой о замене заключения ссылкой. Просительница получила даже больше, чем хотела. В 1962 году, за два года до окончания срока наказания, ей заменили оставшийся срок на условный.

Казалось бы, в деле можно было поставить точку. Однако на свободе Таланкина-Крылова активно занялась обустройством новой жизни. Она попросила и получила компенсацию за отмененный к тому времени приговор по первому делу — за шпионаж. Но этого было мало, и она ходатайствовала о дополнительной материальной помощи и помещении ее, не имевшей ни кола ни двора, в дом ветеранов сцены, условия в котором, естественно, значительно отличались от обычных домов престарелых.

Однако для определения в это учреждение требовалось доказать, что кандидат действительно имел отношение к театру. И тут началось самое занимательное. Дирекция Кировского (Мариинского) театра сообщила, что Таланкина-Крылова никогда не числилась в его балете. В хореографической школе, в которой, по ее утверждению, она училась, не нашли соответствующих документов и никто ее не вспомнил. В феврале 1964 года дело об определении в дом ветеранов сцены само собой заглохло, и Таланкина-Крылова больше не напоминала о себе ни властям, ни обществу.