"Отдав распоряжение, Алексей отсчитал каждому по пять тысяч долларов. Затем, подумав, дал еще по три. Это был проверенный психологический ход, поскольку количество выплат радует человека больше, чем их размер".
Цитата из повести Владимира Тучкова "Смерть приходит по Интернету" могла бы служить эпиграфом к перечню литературных премий, которые были присуждены, вручены или объявлены за последние месяц-полтора. Кроме совершенно уже обглоданных критикой "Букера" и "Антибукера" и экстравагантного Аполлона Григорьева, в январе обнародовали списки лауреатов толстые журналы — в частности, "Новый мир", "Знамя", "Дружба народов". Списки пространны — каждое издание сочло нужным отметить примерно по десятку авторов.
В отличие от "больших" премий премии внутренние, журнальные, невелики — дело тут вовсе не в деньгах. Никаких неприличных вопросов — вроде того, что, мол, откуда у "Независимой газеты" лишние $50 000 на Антибукеровские ристания или не тяжело ли Росбанку отслюнявить $30 000 на Аполлона Григорьева,— не возникает. В толстых журналах что гонорары, что премии — символические. По сути, эти издания спонсируемы не только разными благодетелями, дающими деньги на их печатание, но и авторами, туда пишущими. Как бы то ни было, журналы эти держатся ужасными бодряками — и кризис способствовал немало к их украшенью.
Получилось, что честная бедность вошла в моду. Ну а что может быть более уместно при такой моде, чем эти неброские обложечки, чем эта серенькая бумага? Такой томик возьмешь в руку, да и вспомнишь великого бомжа Велимира Хлебникова: "Нам мало надо — кусочек хлеба да каплю молока. И это небо, и облака". Неба и облаков — точно достаточно. "...Вдруг все эти псевдораздумья и размышления на пустом месте стали казаться мне туманным бредом, кисловатым и булькающим, как дрожжевая масса в начальной стадии своего брожения. Ее медленные, ленивые, густые пузырьки вздувались где-то внутри, под спудом, и поднимались с изжогой к голу, чтобы лопнуть там с тихим всхлипом. И с ними вместе или, может быть, в их нутре, туда же, к горлу, поднимался мой страх, страх муторный (или мутный?), безотчетный, неуправляемый. В смысле мною неуправляемый. А кем-то, наверное, управляемый. Хотя сейчас страх наслали не на меня одного". Я цитировал повесть Александра Хургина "Комета Лоренца" (премия "Дружбы народов"). И вот оборвал цитату. А мог бы продолжать. Что же, плохая повесть? Да нет, так не скажешь. Наоборот, очень даже не плохая. Но и не хорошая. Этот стилек — мутный или муторный, управляемый или неуправляемый — дьявольски заразителен — вот в чем беда.
Длинные списки увенчанных демонстрируют странное явление, которое называется "высокий средний уровень". То есть ничего постыдного, непрофессионального, глупого во всех этих текстах нет. Все они в меру оригинальны, все хорошо исполнены, проблематика, поэтика, стиль — все на месте. Но отчего, Господи, глядя на эту груду журналов, криво громоздящуюся на моем столе, хочется мне зарыдать, хочется мне обратить к небу горькие укоры: зачем не занялся я чем-нибудь другим в юности? Почто польстился на мишурный блеск изящной словесности?
Общее впечатление — вроде как от вице-премьера В. Матвиенко. Нормально вроде все, но только, что же, ничего у нас другого нет и не будет? Так и будем пилить? Или, что ли, как от визита на выставку современных художников где-нибудь в Третьяковке: кроме этих остолбенелых двориков да потрепанных харь современников ничего изобразить, получается, невозможно.
Толстые журналы уцелели и "выжили". (Творческая интеллигенция старого закала вообще любит это слово: "Мы выживаем",— произносится с нажимом на даче в Кратово или в Перхушково.) Выждали, перестояли, пересидели, перележали и опять оказались самыми главными. Козлов всяких, шутников, циников, гаеров — выжили. Тех из них, кто посговорчивей, абсорбировали. Кое-что им позволили: слово "говно" печатается свободно, вольно, без всяких отточий.
Каким-то характерным примером этой скромной, но гордой, очень-очень гордой культуры, которая все выживает, может служить поэзия Максима Амелина. Это молодой (1970 г. р.) поэт, и, конечно, по литературно-критическим понятиям никак нельзя теперь ему рубить крылья. Да и не за что рубить: интонационная точность стилизаций Амелина свидетельствует о неподдельном вдохновении, с которым эти стихи писаны. "Никаких предисловий,/ лишь заохотится мяса и крови,/ зев отверзается твой/ и наполняется плотью утроба/ плотно с причмоком,— навыкате оба/ только не сыты жратвой/ ока. Бывает: ни рылом ни ухом/ не поведет, расстилается пухом,/ кротко виляя хвостом — О Государство! Не ты ли?" Это похоже, конечно, не так на XVIII век, как на общепринятое теперешнее представление о нем. Цикл "За Сумароковым с победною оливой" получил уже несколько премий, и еще получит. Почему за Сумароковым да Хвостовым? Традицию риторической глуповатости в русской поэзии развивали такие титаны жанра, как Козьма Прутков, Олейников, Пригов. Но сейчас особенно привлекательно смотрится не развитие этой традиции (ну, Бонифаций, например), а ее безопасный, музейный вариант. Что ж, на цеховую доску почета, как известно, попасть можно, только если сам точишь болванки и гребешь стружку в этом цеху. Чужие тут ни к чему.
Литературные итоги прошлого года, какими они предстают из толстых журналов, свидетельствуют о том, что мейнстримовой словесности удалось исполнить советскую интеллигентскую мечту, изобразить на своей делянке соцреализм с человеческим лицом. Ассортимент вроде ничего: сюрреализм, экзистенциализм, мифологизм. Черкизовская, сервелат, русская, еврейская. Другое дело, что всегда найдутся экстремисты, подобные персонажу из записных книжек Ильфа, который на вопрос: "Вам что, советская власть не нравится?"-- ответил, что его, вообще-то, не устраивает Солнечная система.
Толстые журналы выжили. Тонких
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ