Согласно распространенному мнению, двадцатилетнее существование "Русских сезонов" Дягилева--сплошной триумф, звездная дорога, вымощенная золотым кирпичом и усыпанная розами. В действительности же "величайший импресарио всех времен" всю жизнь искал деньги и балансировал на грани банкротства. Он начинал без средств и умер в безденежье.
Ровно 91 год назад Сергей Дягилев метался в поисках средств на организацию Русских исторических концертов в Париже. Деньги обещали дать владельцы резиновой мануфактуры. За это Дягилев обязался устроить им "чашку чая" у великого князя Владимира Александровича. Нувориши чаю выпили, но денег не дали. Пришлось по грошам занимать у друзей. Возвращать долги Дягилев, как всегда, не спешил. Бенуа слезно просил Бакста: "Добейся, дорогой, чтобы Сережа вернул мне 500 франков... все же он мастер доставать деньги..."
Иллюзионист
Дело в том, что существовал он не по средствам — его проекты были слишком дорогостоящими. Приходилось морочить голову кредиторам, обещая вернуть долги — а денег на это заведомо не было.
"Все знают, что он врет, но все загипнотизированы его твердой волей... Я думаю, что когда-нибудь Дягилев не только получит деньги от министра, но заставит его самого танцевать у себя на сцене в Париже, и он это сделает, думая, что это высочайшее повеление". Так писал в дневнике директор императорских театров Владимир Теляковский.
Непреодолимое личное обаяние, магическая сила воздействия, харизма Дягилева срабатывали безотказно. Кошельки раскрывались сами собой навстречу его красноречию. Уже самой просьбой о ссуде он осчастливливал кредиторов. И очень многие помогали ему бескорыстно, не рассчитывая на возвращение денег.
Правда, ему было свойственно не только гипнотическое обаяние, но и чрезвычайная самоуверенность. И на этом он построил свой имидж.
Приехавший летом 1890 года из Перми в Петербург сын кадрового военного Сережа Дягилев был розовощек и раздражающе жизнерадостен. Его кузен и сердечный друг Дима Философов, впоследствии известный литератор и теософ, ввел восемнадцатилетнего провинциала в круг своих приятелей — будущих мирискусников. Новых друзей забавляли резвость и смехотворное честолюбие юного Дягилева.
Сначала он занялся музыкой. Но получив от Римского-Корсакова резкий отзыв о представленной на его суд композиции, хлопнул дверью, пробормотав: "Это будет забавная страница в моей биографии". По тогдашней интеллектуальной моде съездил к графу Толстому.
Рассудив, что лучший трамплин для карьеры — эпатаж, изменил внешность и явился обществу с седой прядью в набриллиантиненных волосах, с петровскими усиками (в семье культивировали легенду о том, что Петр Великий причастен к генеалогическому древу Дягилевых), в смокинге и с моноклем. Лениво-барственная манера цедить слова, прищуренный глаз. Друзья посмеивались, но он был уверен, что попал в десятку.
"Всю мою жизнь я делал все наперекор всем... Начались нападки общества на мою внешность, напыщенность, фатовство... Наконец, дошло до того, что все меня считают пролазой, развратником, коммерсантом, словом, черт знает чем. Я знаю это как пять пальцев и все-таки с тем же бриллиантовым видом вхожу в Дворянское собрание... У меня есть известная душевная наглость и привычка плевать в глаза, это не всегда легко, но почти всегда полезно",— писал Сергей Дягилев.
Чиновник
Блестяще начавшаяся государственная карьера Дягилева неожиданно завершилась полным крахом.
Обаяв княгиню Тенишеву и Савву Мамонтова, Дягилев на их деньги начал вместе с друзьями выпускать журнал "Мир искусства". Один из авторов журнала, князь Сергей Волконский, став директором императорских театров, привлек энергичного издателя к государственной службе, сделав его чиновником по особым поручениям. Дягилев был счастлив. Вверенный ему Ежегодник императорских театров вдвое превысил смету, зато являл собой образец художественного издания. Размягченный Волконский доверил предприимчивому эстету постановку балета "Сильвия", однако вскоре, убоявшись злословия завистников, решение свое переменил.
Оскорбленный Дягилев поставил на кон все — отказался от Ежегодника. И тут известный своей податливостью Волконский вдруг заупрямился — потребовал его отставки. Дягилев ринулся за защитой на самый верх, заставив выступить в роли третейского судьи самого императора. Пять дней Петербург будоражили слухи. Затем грянул гром. С подачи Волконского Дягилев был отправлен в отставку "по третьему пункту", лишавшему отставника права поступления на государственную службу. Так выгоняли проворовавшихся шельмецов.
Николай II, узнав об этом, воскликнул: "Какие глупые законы!" Но было поздно. Будущий величайший импресарио всех времен и народов оказался вытолкнут бюрократической машиной на простор частной деятельности.
Феникс
Затем последовало несколько не просто удачных — блестящих проектов: историко-художественная выставка русских портретов (1705-1905) в Таврическом дворце Петербурга — более шести тысяч экспонатов! Далее — Париж: 1906 год — выставка русского искусства (иконы, живопись и скульптура), 1907-й — Русские исторические концерты (симфоническая музыка и отрывки из опер), 1908-й — русская опера во всем своем великолепии.
И наконец, 1909-й, вошедший в историю как начало двадцатилетнего победного шествия русского балета. Начался он, как это часто бывало с Дягилевым, со скандала, скандалом и закончился, но посередине был триумф.
Задумывался сезон вовсе не балетным. Как и в 1908 году, Дягилев решил сделать ставку на оперы — "Садко", "Псковитянка", "Князь Игорь". Балеты шли лишь как пикантный довесок. Казалось, все было отлажено: покровительство сразу двух представителей правящей династии — великого князя Владимира Александровича и великой княгини Марии Павловны, расположение всесильной Матильды Кшесинской — фаворитки двух великих князей, Сергея Михайловича и Андрея Владимировича, обещание государственной субсидии в 20 тысяч рублей. Для репетиций был предоставлен императорский Эрмитажный театр, получены в аренду костюмы и декорации из театра Мариинского.
Но за три месяца до отъезда в Париж все рухнуло. Внезапно скончался Владимир Александрович, Кшесинскую не устроила второстепенная роль в "Павильоне Армиды", частную антрепризу изгнали из Эрмитажного театра, отказали в субсидиях, декорациях и костюмах. Артистов, заключивших контракты с Дягилевым, зачислили в разряд неблагонадежных. "Дорогой Ника,— писал великий князь Андрей Владимирович государю.— Твоя телеграмма (с отказом в субсидиях.— Ъ) произвела страшный разгром в Дягилевской антрепризе. Завтра Борис у тебя дежурит. По всем данным, он, растроганный дягилевскими обманами, снова станет просить... Очень надеемся, что ты не поддашься на эту удочку...— это было бы потворством лишь грязному делу, марающему доброе имя покойного папа".
Пока соратники горевали на обломках великого начинания, неутомимый Дягилев действовал. Сняв для репетиций маленький театрик "Кривое зеркало", он умчался в Париж. Вернулся на щите: его парижские подруги организовали подписку и собрали необходимые для гастролей средства, был арендован театр "Шатле", найден молодой антрепренер Астрюк, взявший на себя все парижские хлопоты. В оставшиеся два месяца программа была полностью пересмотрена: оперы отменялись в связи с нехваткой средств (осталась лишь "Псковитянка", нареченная "Иваном Грозным", и половецкий акт "Князя Игоря"), зато Фокину предстояло поставить два новых балета.
Гастроли 1909-го воспринимались как крестовый поход. Ехали не за деньгами и даже не за славой — Россия, азиатская окраина Европы, отправилась покорять художественную столицу мира. Дягилев вывез за границу 300 артистов — балет, оперу, хор и 80 человек оркестра. Среди артистов — Федор Шаляпин, Анна Павлова, Тамара Карсавина, Вацлав Нижинский. Известный своей скаредностью Шаляпин, обычно жестоко торговавшийся из-за гонораров, в сезон 1909 года заявил: "Что получу за парижские спектакли — точно не знаю, ибо мы решили, все участники спектаклей Дягилева, что при материальной неудаче не дадим его в обиду и покроем дефицит".
Лукавый Дягилев, желая обеспечить успех гастролей, еще до их открытия распахнул для своих парижских друзей двери затхлого "Шатле", буквально на глазах превращавшегося из "свинарника в бутоньерку". В пыли и сумраке разрушенного театра, в грохоте молотков и скрежете пил (плотники перестилали пол, переделывали партер в оркестровую яму, строили ложи), среди красок и гигантских холстов (декорации дописывали на месте), под треньканье рояля и вопли Фокина (балетмейстер спешно завершал дивертисмент) фланировал цвет Парижа. К генеральной репетиции наблюдатели превратились в поклонников. На открытии гастролей присутствовали Огюст Роден, Камилл Сен-Санс, Габриэль Форе, Айседора Дункан, Жан-Луи Водуайе, Клод Дебюсси, Морис Равель. Аншлаги, восторги газет. Цены на билеты поднялись почти вдвое.
Недостача первого балетного сезона составила 45 тысяч франков — слишком дорого встала предгастрольная раскрутка. Эммануил Рей, директор парижского филармонического общества подал на Дягилева в суд: в течение двух месяцев он платил из своего кармана за publicite, афиши, циркуляры и проч. Дягилев выписал векселей на 9 тысяч франков и отправился в Венецию — обдумывать следующий сезон. А г-н Рей получил векселя из банка неоплаченными — на счете Дягилева не было ни гроша.
Безумец
Дягилев был полностью зависим от финансовой помощи извне, но при этом он никогда не делал уступок вкусам кредиторов — его художественная политика была совершенно самостоятельной. Из-за рискованных решений Дягилева предприятие то и дело оказывалось на грани финансового краха. В разгаре сезона он мог заказать новый балет и назначить его премьеру посередине отлаженных гастролей. Бессменный режиссер-администратор Сергей Григорьев отмечал в дневнике: "Я был в ужасе... но Дягилеву, как всегда, отказать было невозможно". Пренебрегая спектаклями-верняками, стопроцентно делавшими кассу, Дягилев менял курс так круто, что у самых радикальных его последователей захватывало дух.
"Безумие" Дягилева стоило очень дорого. На устройство Русских сезонов ежегодно приходилось изыскивать колоссальные средства, и каждый год после их завершения предприятие с трудом сводило концы с концами. Труппа не раз была на грани банкротства. Николай Рерих вспоминал, что как-то вечером в ресторане Дягилев объявил: "Вы заслужили спокойный ужин — ведь сегодня мы были совершенно разорены, и только пять минут назад я получил сведения, что нам не угрожает продажа с торгов".
Коко Шанель вспоминала: Дягилев "жил в вечном страхе, в страхе, что что-то не удастся, в страхе, что что-нибудь свалится на него, в страхе, что что-то не пойдет..." Он как-то признался Карсавиной: "Я часто не знал, что меня ждет завтра. Закончив день, я ложился в постель с чувством какого-то облегчения, словно получил отсрочку еще на одни сутки. По утрам я сам убирал постель и обращался к ней со словами: `Бедняжка ты моя, быть может сегодня вечером я тебя уже не увижу!`". И в этих словах многое было правдой. Никому и в голову не могло прийти, что занавес не поднимается вовремя из-за явившихся в зрительный зал судебных исполнителей. Мися Серт, преданный друг Дягилева, не пропускавшая ни одного спектакля, однажды заплатила им перед самым спектаклем, тем самым предотвратив очередной скандал.
Но главной финансовой катастрофой стала грандиозная постановка "Спящей красавицы" в Лондоне в 1921-м. Утомленный вечной погоней за завтрашним днем, обескураженный уходом очередного хореографа и сердечного друга Леонида Мясина Дягилев придумал себе передышку. По его замыслу, в лондонском театре "Альгамбра" в течение девяти месяцев должен был идти этот блистательный спектакль Российского императорского балета. Льва Бакста уговорили писать эскизы декораций и костюмов. Игорь Стравинский переоркестровал Чайковского, добавив номера из других произведений композитора. Николай Сергеев, репетитор Мариинского театра, дотошно восстановил хореографию и мизансцены. Собрали прекрасных артистов — выметенные революцией из России, они с радостью ухватились за работу. Четыре лучшие балерины мира — Ольга Спесивцева, Вера Трефилова, Любовь Егорова и Лидия Лопухова — по очереди танцевали главную партию. На роль феи Карабос пригласили Карлотту Брианцу — итальянку, исполнявшую Аврору на премьере балета еще при Петипа.
Но любви к классическому балету Лондону хватило на два месяца — публика, привыкшая к одноактным спектаклям, с трудом выдерживала грандиозную конструкцию "Спящей". Сборы катастрофически падали. Директор театра "Альгамбра" Эдвард Столль, ссудивший деньги, запаниковал. Он потребовал выписать из Парижа костюмы и декорации "Русского балета" и разбавить репертуар ударными дягилевскими спектаклями. Дягилев рисковать не захотел — он не без оснований полагал, что г-н Столль собирается наложить арест на все имущество труппы,— а потому принял нестандартное решение: артистов отправил в отпуск, а сам исчез. Директору "Альгамбры" оставалось довольствоваться костюмами "Спящей".
Коко Шанель вспоминала о появлении Дягилева в Париже: "Он сбежал из Лондона, потому что не мог расплатиться с долгами. Сходил с ума, не зная, что предпринять. Я осмелилась: "Сколько вам нужно, чтобы уладить дела в Лондоне и вернуться во Францию?" Он назвал какую-то сумму, совершенно не помню, какую. Я тут же дала ему чек". Секретарь Дягилева Борис Кохно утверждал: на 200 тысяч франков золотом.
"Русский балет" в очередной раз был спасен, но на пять лет лишен возможности выступать в Англии.
Тиран
Дягилеву требовалось любой ценой заполучить сливки художественного рынка. И ему всегда удавалось то, что он хотел. Его дар состоял в умении чувствовать и открывать таланты, в любых сферах и формах (взять хотя бы его слугу Василия Зуйкова — это был хитрый нагловатый холуй, преданный хозяину до последнего вздоха). Дягилев понимал, как надо реализовать то или иное дарование, и абсолютно не смущался средствами достижения этой цели, а также чаяниями самого дарования.
По словам Коко Шанель, "он никому ничего не давал, никогда! Ни малейшего чувства. По отношению к танцовщикам он был беспощаден". А танцовщики его боготворили.
Он чудовищно перегружал всех, с кем работал — от композиторов до костюмеров. Но умел так завораживать их, что, трудясь круглосуточно, забывая о еде и сне, они были счастливы. Каждый соприкоснувшийся с Дягилевым испытывал невероятный подъем: как правило, этот период оказывался самым плодотворным в его жизни. И к каждому, с кем работал, Дягилев относился так, будто решительно все в тот момент зависело от этого человека.
Но и ревность его была нешуточна. Он говорил своей прима-балерине Тамаре Карсавиной: "Терпеть не могу твою семью, она отнимает тебя у меня. Зачем ты не вышла замуж за Фокина? Тогда бы вы оба принадлежали мне". Дягилев вил из нее веревки, принуждая дисциплинированную балерину оставить императорский Мариинский театр: "К кому ты так торопишься? К напомаженным усам Теляковского?"
Одновременно Дягилев умел внушить участникам антрепризы, что легко может заменить любого без всякого ущерба делу. Насаждал в труппе железную дисциплину, заставляя артистов работать как каторжных, хотя и селил их в хороших отелях, а для спектаклей снимал лучшие театры. Любое недовольство, просьбы о прибавке жалованья пресекал в корне, заявляя, что силой никого не держит. С Идой Рубинштейн, красавицей и светской львицей, судился на 50 тысяч франков за ее отказ выступать в трех балетах, хотя по контракту дочь банкира должна была участвовать в спектаклях бесплатно, исключительно ради славы. Адвокат Иды доказывал, что во время подписания контракта на его клиентку оказывалось давление: "В Париже было ужасно жарко, Дягилев слишком настаивал, а Ида готовилась ехать в Центральную Африку охотиться на леопардов". Приехавшими в 1921-м из голодного советского Киева молодыми танцовщиками остался недоволен и урезал им жалованье на 200 франков. Вацлаву Нижинскому, пока тот был его любовником, вообще не платил гонораров: "Зачем тебе деньги? Скажи, что тебе надо, и тут же все будет".
С чудовищной легкостью он расставался с людьми, не принимая в расчет ни дружбу, ни любовь, ни былые заслуги и услуги. Но если наступала нужда, мирился с обиженными чего бы это не стоило. Балетмейстер Фокин, самолюбивый, желчный, ревнивый создатель репертуара первых сезонов, был изгнан через два года как "безнадежно устаревший". Что делать с балетами Фокина? "Не знаю,— отмахивался Дягилев от режиссера.— Могу продать их все оптом". Сменивший Фокина Нижинский после своей неожиданной женитьбы оказался в опале и был уволен за немотивированный отказ выйти на сцену, который в иные времена сошел бы ему с рук. Очередной сезон повис на волоске. Необходимо было вернуть Фокина. Обернув трубку носовым платком, чтобы не сразу распознали голос, Дягилев вызвал хореографа к телефону. Зловещая предразговорная пауза. Затем разговор — на пять часов по международному телефону. В результате Фокин согласился почти на все условия Дягилева.
С друзьями Дягилев обращался еще более бесцеремонно. Заказывал Льву Баксту эскизы и параллельно давал то же задание молодым французским художникам. Прогорев со "Спящей красавицей", "запамятовал", что верному Левушке не заплачено ни за декорации трехактного балета, ни за сто костюмов, сделанных за сумасшедше краткие два месяца. Процесс о "Спящей" навсегда рассорил былых соратников — Бакст умер, так и не помирившись с Дягилевым.
Последний сезон
Сезон 1929 года, 22-й сезон антрепризы, прошел в Лондоне с небывалым успехом. Прощаясь с труппой перед отпуском, Дягилев был грустен и нежен: "В первый раз за все годы я спокоен за будущее. Ангажементами мы обеспечены, контракты подписаны. Вы заслужили отдых".
Сам же поехал в Париж лечиться — он устал, его мучили диабет, фурункулы и боль в спине. Затем, несмотря на строгие запреты врачей, помчался в Германию — пестовать новое "чудо", 17-летнего композитора и пианиста Игоря Маркевича, и шарить по книжным лавкам — коллекционирование редких книг стало его последней страстью. В любимую с юных лет Венецию приехал вконец разбитым.
Болезнь сожгла его в десять дней. Мися Серт, как всегда в страшные минуты, была рядом. Дягилев угас перед рассветом 19 августа 1929 года. Когда сиделка закрыла ему глаза, "...в этой маленькой комнате отеля, где только что умер самый великий кудесник искусства, разыгралась чисто русская сцена, какую можно встретить в романах Достоевского... Смерть стала искрой, взорвавшей давно накопившуюся ненависть, которую питали друг к другу юноши, постоянно находившиеся рядом с ним. В тишине, полной подлинного драматизма, раздалось какое-то рычание: Кохно бросился на Лифаря, стоявшего на коленях по другую сторону кровати. Они катались по полу, раздирая, кусая друг друга, как звери".
Хоронили Дягилева на деньги Коко Шанель, случайно оказавшейся в то время в Венеции. Великий импресарио не оставил ничего, кроме небольших долгов и любовно собранной коллекции книжных раритетов.
ЭЛЕОНОРА ЧЕРНЯЕВА
"ПЛЕВАТЬ В ГЛАЗА — ЭТО НЕ ВСЕГДА ЛЕГКО, НО ПОЧТИ ВСЕГДА ПОЛЕЗНО",— СЧИТАЛ СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ
"КОГДА-НИБУДЬ ДЯГИЛЕВ НЕ ТОЛЬКО ПОЛУЧИТ ДЕНЬГИ ОТ МИНИСТРА, НО ЗАСТАВИТ ЕГО ТАНЦЕВАТЬ НА СЦЕНЕ",— ПОЛАГАЛ ВЛАДИМИР ТЕЛЯКОВСКИЙ
"ОН НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ДАВАЛ. НИКОГДА! ПО ОТНОШЕНИЮ К ТАНЦОВЩИКАМ ОН БЫЛ БЕСПОЩАДЕН",— ВСПОМИНАЛА КОКО ШАНЕЛЬ
Подписи
Сергей Дягилев (слева) и один из его управляющих. Всю свою жизнь импресарио балансировал на грани банкротства, но когда ему требовались сливки художественного рынка, он всегда получал то, что хотел
Девятиминутный шедевр "Призрак розы" был поставлен Михаилом Фокиным в 1911 году — за год до того, как Дягилев признал хореографа безнадежно устаревшим и вынудил покинуть труппу. Призрак розы — Вацлав Нижинский тогда еще безраздельно принадлежал Дягилеву и не помышлял о том, чтобы заменить Фокина в качестве хореографа. Девушка, очарованная Призраком,--Тамара Карсавина, многолетняя прима дягилевских сезонов, которую импресарио яростно ревновал к мужу, к ребенку, к императорской сцене, к Петербургу
Портрет Сергея Дягилева работы Паоло Трубецкого из коллекции Николая Федорова. Публикуется впервые
Афиша первого Русского сезона работы Валентина Серова с изображением Анны Павловой
Эскизы Льва Бакста к балету "Спящая красавица", разорившему Дягилева в 1921 году
На карикатуре журналиста, сценариста, художника, драматурга Жана Кокто, прибившегося к Русским сезонам еще до мировой войны, изображены законодательница парижских вкусов и "добрый ангел" Дягилева Мися Серт, ее муж, художник Хосе Серт, оформивший несколько балетов Русских сезонов, Сергей Павлович Дягилев с неизменным моноклем и шевелюра самого Кокто