Из жизни незаменимых
Русфонд продолжает публикации о людях, которые жертвуют деньги на благотворительность, а иногда и что-то большее, чем деньги. Мы стараемся ответить на два вопроса: почему сильный помогает слабому и почему так поступают не все? Сегодня писатель ИГОРЬ СВИНАРЕНКО рассказывает о том, что помогать надо, не унижая человека.
Однажды я рассказал знаменитому Александру Рукавишникову, потомственному скульптору (в третьем поколении), что в одном лагере под городом Орел сидит его коллега. Причем это дама. (Спешу вам сообщить, что статья у нее чисто бытовая, не «болотная».)
И дама эта уставила своими скульптурами всю территорию. С позволения и даже одобрения лагерной администрации. Надо сразу сказать, что зэчка обратилась к творчеству только в неволе, а раньше ей это в голову не приходило. Она лепит, как птица поет!
И, конечно, ее персонажи — ну уж не Ленин и не девушка с веслом, а, например, русалка. Она лежит у КПП, под пулеметной вышкой. Раскрашенная причем: тело белое-белое, как у Белоснежки, а где у химеры чешуя — там глубокая голубизна. И алые губы, какие бывают у женщин только на воле, где доступна помада. А еще кроме русалки — ангелы, Петр I (привет Церетели), Чехов и Айболит, причем последние два — в медсанчасти, а куда ж девать докторов?
В общем, чистейшей воды примитивизм, причем натуральный, природный, а не когда его имитируют выпускники художественных вузов.
— Вот это да! — обрадовался Рукавишников.— Хорошо бы посмотреть на эти работы, познакомиться с художницей, поговорить с ней!
И таки мы со скульптором в один прекрасный день поехали в орловскую зону.
Попутчиками нашими в электричке были, как теперь говорят, волонтеры — из числа первых, когда еще тема не стала модной и на людей, которые помогают несчастным, смотрели как на идиотов. Сейчас тоже часто и многие пожимают плечами, а года три назад или четыре совсем дело было плохо — просто крутили пальцем у виска.
И вот мы приехали к воротам колонии. С жутким зловещим лязгом отворили для нас нелегкую железную дверь, впустили, провели в клуб. И скоро привели туда нашу героиню — Светлану Сасину… Даму постарше бальзаковского возраста, с умными глубокими глазами и профилем Данте Алигьери.
Александр, конечно, расспросил коллегу о жизни. Была Светлана рабочей в «Зеленстрое», случайно попала под статью (ну некорректно было б тут выдавать интимные подробности), раз села, второй… Вот она уже и рецидивистка. Один инсульт, другой… А вот после инсульта номер три ее пробило на креатив, как ни странно! Это когда уж ей было за 40.
Ну и что? Мало ли от скуки за что не ухватишься, да еще в неволе. Слепила б из глины свистульку — и хватит.
Ан нет. Начальник зоны полковник Юрий Афанасьев (из школьных учителей, пошел в офицеры из-за квартиры, да так и остался в этом непростом бизнесе) оценил тягу своей зэчки к прекрасному и позволил ей украшать территорию. Освободил Сасину от работы в швейном цехе и счел трудом ее скульптурные опыты.
Ну она и взялась за дело со всем рвением! Публика оценила. Пришла слава. В масштабах всей колонии. Ну а что, не в каждом же коллективе есть свой скульптор, профессиональный причем. А после слава докатилась и до областного центра. Заказчики стали ездить! Платили, правда, скромно.
И вот мы с Рукавишниковым сели в клубе за стол и принялись разговаривать с Сасиной. Ну они говорили — о своем, о работе, профессионально, а я больше слушал — где искусство и где я?
— Мне понравились ваши работы,— сообщил гость.— Особенно Петр I хороший! Я, кстати, тоже Петра лепил,— говорит он. И открывает богатый цветной альбом с репродукциями своих работ, листает и доходит до страницы, где как раз его Петр.
Сасина сдержанно хвалит. Ну а чего распинаться особо — профи знают друг другу цену. Она рассматривает альбом и вздыхает. Рукавишников ей этот альбом дарит, специально ж привез, она удивлена, но скрывает эмоции, тюрьма этому, кстати, учит.
И так художники еще час или полтора говорили о своем.
Уезжая, Рукавишников оставил коллеге кроме альбома тяжелую сумку с едой — не с пустыми ж руками ехать на зону — и дал надежному человеку для нее денег, чтоб она могла что-то брать в ларьке.
— Не надо! — сопротивлялась Светлана.— Меня и так отоваривают без ограничений! И на 150 рублей могу товару взять, и на 200! Сколько мне надо чаю — столько и выдают…
Но он, конечно, не уступил. Мы еще приезжали потом. Рукавишников привозил снова еду и краски, и какой-то камень мягкий, чтоб она попробовала с ним работать — а не с глиной. Оставлял денег, само собой, уже как-то по привычке. Совал их, пытаясь это сделать незаметно. И каждый раз говорил:
— Умоляю, вот, если кто начнет вам рассказывать, что вы не так лепите, что вот надо правила какие-то выучить и соблюдать — так вы не слушайте ни в коем случае! Только все испортите, если будете слушать. Лепите, как оно само лепится. Это самое драгоценное. Я б тоже так хотел, да уж не получится…
Кому интересно, что было дальше, дам фабулу коротко.
Бесценный наш полковник Афанасьев умер, у него разорвалось сердце от страданий бедных зэчек, не всякий же может хладнокровно наблюдать за таким. Новая администрация начала постепенно убирать скульптуры, которые Сасина поставила на территории учреждения.
Да и сама она покинула периметр зоны — вышла на волю. Отбыв срок, как положено. Куда ж она подалась? Да осталась в поселке. Полковник перед смертью успел сделать для своей протеже доброе дело невероятной важности — пробил ей комнату в одном из домов. Самые тяжелые свои времена она пережила — похоже, как раз благодаря помощи со стороны. С неожиданной стороны. И вот задумаешься: зачем Рукавишников все это делал? Зачем бросал свои дела? Расставался со своей роскошной мастерской? Откладывал поездки в Италию, где отливал свои работы? Ну да, любопытство человека и художника, конечно, желание увидеть настоящее примитивное искусство, а не имитацию его, не подделку, не подражание, не игру в простоту и ясность — это все было.
Но не только это. Он бросал все и ехал помочь близкому человеку. Близкому, которого никогда прежде не видел. О котором только знал, что человек такой же, как он сам.
Светлана Сасина выбрала для себя главным в жизни служение искусству, не требуя и даже не ожидая наград и почестей. И он подчеркивал, настаивал на том, что они коллеги, они работают в одном цехе, хотя мастерская Рукавишникова в Арбатском переулке расположена довольно далеко от женской зоны, что в поселке Шахово Орловской области. Он хвалил ее работы и не ставил их ниже своих; так оно на самом деле или нет, поди знай — но выглядело это очень убедительно! Эта была беседа равного с равной! Она не усмотрела в этом ни милостыни, ни жалости, ни снобской ленивой похвалы — нет, нет! И она ничего не знала про реальные доходы Рукавишникова, который уже много лет назад стал успешным и богато продаваемым на Западе. Он уже давно не думает о деньгах, нет, не душит его костлявая рука голода. Про гонорары метра она все равно б ничего не поняла, хоть дай ей в руки ведомость. Но те тысячи рублей, которые он оставлял для нее и без которых, конечно же, не обеднел, казались ей, зэчке, огромными суммами.
Простая публика, которая и населяет в основном русские тюрьмы, думала, что московский маэстро приезжал выведывать какие-то профессиональные тайны у Сасиной, чтоб самому научиться так вот лепить. И не зря, ох не зря он уговаривал ее наделать маленьких работ для выставки (она так и не собралась) — иные думали, что он хотел их продать, выдав за свои.
Сама Светлана с сомнением качала головой, когда я рассказывал ей о бескорыстных мотивах московского гостя.
Значит, ему удалось главное — он так оказал помощь попавшему в беду человеку, что тот не заметил ни жалости, ни сострадания, ни превосходства со стороны дающего. Унижения тут не было никакого для берущего — ни даже тени.
Это был высший класс. Вот так, по высшему разряду, и надо помогать. Но не все так могут, не у всех качество человеческого материала дотягивает до такого уровня.
Про тех, кто вообще никому не помогает и считает это лишним, мы уж не говорим тут, чего ж про такое говорить, когда и так все ясно.