В четверг отметил 60-летие Вячеслав Платонов — Великий Плато, как называют его коллеги, не раз официально и неофициально получавший титул лучшего в мире волейбольного тренера. Его превозносили как мага и волшебника в счастливую для советского волейбола пору, когда на протяжении восьми лет наша команда не знала поражений. Его звали как спасателя, когда сборная СССР или России сдавала свои позиции. И его же безжалостно втаптывали в грязь при неудачах, без которых спорт немыслим. В канун юбилея с ВЯЧЕСЛАВОМ ПЛАТОНОВЫМ встретился корреспондент "Коммерсанта"" БОРИС Ъ-ХОДОРОВСКИЙ.
— Одни воспринимают юбилей как рубежную дату, подводят итоги. Другие с огорчением констатируют, что стали старше. К какой категории вы относите себя?
— Наверное, и к той, и к другой. Естественно, подойдя к 60-летнему рубежу, оглядываешься на прожитые годы. А с другой стороны, наступает замечательный возраст, когда можешь дать себе объективную оценку. Я, например, не сомневаюсь сейчас в своем профессионализме. И, уж извините за нескромность, считаю себя тренером высокой квалификации. У кого-то сомнения проходят в сорок или пятьдесят, у меня — сейчас.
— Как вы относитесь к таким атрибутам юбилея, как награды и чествования?
— Спокойно. Раньше был молод и горяч. После победы сборной на "Дружбе-84", приравненной по значению к Олимпиаде, меня по настоянию московских чиновников представили к самому скромному в тогдашней иерархии ордену "Знак почета". Наравне с врачами и массажистами. Я тогда психанул и уехал со сборов национальной команды в Сухуми. А вскоре оказался на операционном столе. Выйдя из больницы, сказал супруге: "Из-за какой-то железки на грудь мог оказаться на том свете... Идиот я полный!" В декабре очень точно высказался по этому поводу отмечавший 60-летие дирижер Юрий Темирканов: "Все эти награды нужны только после смерти, чтобы по количеству подушечек, выносимых перед гробом, определить заслуги человека в жизни". За точность приведенной цитаты не ручаюсь, но смысл передаю точно. Для меня самая большая награда и самая большая обида, могу честно сказать,— достижения учеников и их потеря.
— Почему же на излете своей карьеры и после ее окончания самые нелицеприятные высказывания о вас допускали любимые ученики — Александр Савин и Вячеслав Зайцев?
— Говорят, что предают всегда любимые ученики. Это еще со времен Иисуса Христа пошло. К тому же конфликты у тренеров большей частью возникают с игроками возрастными. Волейболист думает только о себе, а тренер — об интересах команды. Где-то на рубеже тридцати лет многие начинают "подсаживаться". Смотришь на их физические кондиции и начинаешь подыскивать замену. Даже когда ветеран играет хорошо, стараешься подпускать молодых. "Старики" воспринимают это с обидой. Самое смешное, что, став тренерами, они поступают точно так же.
— Вы считаете, что аксиома спорта: тренер всегда прав, даже если он не прав?
— Во время игры, как и во время боя,— да. Тут единоначалие необходимо. Даже если я не прав, мое указание должно быть выполнено беспрекословно, оно сродни приказу. А на тренировке я могу посоветоваться с игроками, признать свои ошибки. Процесс общения наставника и подопечных должен быть взаимным. Очень многих запугивают фигурой Платонова, и не только на волейбольной площадке. Сейчас вот даже внука мною пугают. Но если говорить только с позиции силы, ничего не получится.
— Какую из своих побед вы считаете самой значимой?
— Первую, на чемпионате Европы 1977 года. Тогда в мировом волейболе ведущие позиции занимала польская команда, и у советской сборной выработался по отношению к ней комплекс. Первый матч мы проводили как раз с поляками и проиграли вчистую. Я понял, что ошибся с составом, и уже по ходу турнира практически полностью поменял стартовую шестерку. "Старики" психологически были не готовы к решению серьезных задач. В этом был риск, но он оправдался. В финале мы взяли у поляков убедительный реванш и стали чемпионами.
— Перед Олимпиадой в Атланте я беседовал со многими волейболистами, знающими вас много лет. Все они отметили, что вы изменились. Пришлось приспосабливаться к новым реалиям?
— В середине 90-х отношения между игроком и тренером должны были строиться на иных принципах, чем десять лет назад. Мне казалось, что за годы выступлений в зарубежных клубах у ребят должно появиться профессиональное отношение к делу. Я не ожидал, что накануне игры за бронзовые медали люди, живущие за границей, ринутся в магазин. Увы, наши волейболисты за годы выступлений на Западе меняются иногда не в лучшую сторону. Впрочем, там ведь менталитет у людей совсем иной. В сборной СССР я мог подойти к лидерам команды и спросить: "Как вы думаете, кого завтра поставить в состав?" Я не только делился сомнениями, но и хотел, чтобы они как можно лучше этого игрока приняли. Ведь к человеку, которого выбираешь сам, и отношение совсем иное. Но когда я, работая в Финляндии, обратился с таким вопросом к капитану команды, самому авторитетному игроку, члену национальной сборной, то он мне ответил: "Ты тренер, ты и думай". Приблизительно так же рассуждают сегодня и многие российские легионеры.
— Зато сейчас, имея в руках материальные стимулы, проще управлять командой?
— В сборной СССР у тренеров, в принципе, была неограниченная власть, и рублем мы наказывать могли. Другое дело, что я не стремился этим пользоваться. Вообще, если отбросить чиновничий произвол и допинговую грязь, то организация спорта в Советском Союзе была лучшей в мире. Все остальные просто скопировали ее. Сейчас наша спортивная наука попросту уничтожена, а за рубежом, наоборот, полезла в гору. Между прочим, на основе разработок советских ученых.
— Как вы восприняли революционные преобразования в волейболе, связанные с введением новых правил?
— Эта тема уже набила оскомину. Меня замучили вопросом, смогу ли я приспособиться к новым правилам. Как будто волейбол изменился до неузнаваемости! Вот когда команда Кении выиграет по новым правилам у сборной Италии, я скажу, что волейбол стал другим. Ничего ведь, в принципе, не изменилось в технике, только роль бойцовских качеств возросла. А с этим как раз большие проблемы.
— На клубном уровне в СССР и России вы работали только с питерским "Автомобилистом", что неизбежно создавало проблемы в бытность тренером сборной. Почему вы никогда не принимали предложений перебраться в столицу?
— Я убежден, что в Москве все поделено на кланы. Если ты не принадлежишь к какому-то из них, то считаешься никчемным человеком. В нескольких кланах также находиться нельзя — сочтут предателем. Я видел, как складывалась судьба многих тренеров, в том числе коренных москвичей. После неудач они оказывались в полной изоляции. А ведь нет ничего страшнее молчащего в доме телефона. Я же знал, что в Питере человек десять-пятнадцать позвонят мне в любом случае, буду я тренером сборной или нет. У меня здесь настоящие друзья, и не только из мира спорта. Конечно, не всегда оказывали поддержку городские власти. Да и ваш брат, журналист. Когда меня в очередной раз снимали со сборной, количество интервью и приглашений на телевидение резко уменьшалось. И все же я был уверен, что у меня здесь крепкий тыл, и в этом городе я кому-то нужен. Кто-то мои неудачи воспринимал с радостью, но таких людей, к счастью, не так много. Если бы я переехал в Москву, то мог оказаться в положении изгоя. Ведь вернуться в Питер на "живое" место я бы уже не смог.
— Еще один крепкий тыл Вячеслава Платонова — семья. Говорят, что за вашей супругой в молодости ухаживал Иосиф Бродский. А вы не ревновали ее к будущему нобелевскому лауреату?
— За моей супругой не только Бродский ухаживал, она девушка красивая была. Да и сейчас для меня лучше ее на свете быть не может. Со дня свадьбы прошло 35 лет, но вот семейной жизни было от силы пятнадцать. У моей жены есть одно замечательное качество: она не считает себя специалистом в волейболе. Даже правил не знает. А с Бродским они учились в одном классе, и он действительно был в нее влюблен. Недавно, разбирая старые бумаги, жена хотела найти записки, которые он ей писал. Так и не нашла. Впрочем, я не считаю, что чем-то хуже известного поэта. Просто в спорте не дают Нобелевских премий.