Мариинский театр приготовил к празднику премьеру "Аиды" Верди, умело преподнеся немногие новые детали весьма заслуженного спектакля.
После романа с театром "Ла Скала" и полученных как дар любви декораций к премьере "Аиды" 1995 года, Мариинка решила поставить спектакль в своих, домашних, и вернулась к декорациям Петра Шильдкнехта 1948 года, возобновленных Вячеславом Окуневым. В своей суровой монументальности они смотрелись весьма эффектно и даже свежо. Режиссер Алексей Степанюк также не стремился к новизне и не стал навязывать вердиевскому шедевру оригинальную интерпретацию, ограничившись тем, что поставил исполнителей в позах египетских рельефов в двухмерное плоскостное пространство, которое они, впрочем, легко покидали, переходя к стандартной оперной жестикуляции.
Кроме того, он выбрал совсем не массовое решение массовых сцен, и любимый марш всех футбольных болельщиков был пройден упругой походкой, небольшими отрядами (по отряду на куплет), а не задавлен толпой на сцене. Какие уж там лошади и слоны, которых, бывает, выводят в этой сцене.
К несчастью, в самом конце режиссер все же позволил себе прощальный жест — эффектный, но труднообъяснимый. Давно уже погребенный заживо Радамес спел разделившей его участь Аиде о том, что не сможет сдвинуть тяжелый камень, закрывший вход в подземелье, как вдруг сверху, как deus ex machina, начала спускаться увесистая глыба. Сперва можно было подумать, что ее жертвой станет Амнерис, тоскующая над могилой непокорных любовников. Но нет, глыба проследовала на нижний этаж, то есть либо опоздала к своему выходу, либо для верности подсобила товарке, чтобы придавить потяжелее.
Характерно, что каменный груз был транспортирован вниз как раз под финальный дуэт, звуки которого, как известно, направлены прямо противоположно — ввысь, в прозрачные и невесомые регистровые небеса. Можно подумать, что такая трактовка финала становится фирменным знаком мариинской режиссуры: что еще могло объединить Вагнера и Верди, "Летучего голландца" и "Аиду", Теймура Чхеидзе и Алексея Степанюка, кроме упорного режиссерского несогласия с последними тактами партитуры?
Поучаствовать в премьере приезжали из-за границы мариинские звезды: Ольга Бородина спела Амнерис в двух спектаклях и уехала, в роли Радамеса выходили Гегам Григорян и Владимир Галузин. Однако с этими партиями и в их отсутствие все было в полном порядке. Виктор Луцюк удачно выступил в главной мужской роли. Лариса Дядькова, недавно получившая высшую петербургскую театральную премию "Золотой софит", не уступала Бородиной в партии Амнерис. На третьем представлении перед слушателями предстал почти идеальный дуэт: Дядькова и Галузин. Они были хороши по отдельности и вызывали дрожь в сердцах слиянием чувственного властного меццо и страстного тенора. Однако злодейка-сопрано (Аида, Лариса Шевченко) бестрепетно разрушала все, что так любовно выстраивали разлученные сюжетом Амнерис и Радамес. Не будем вспоминать героя "Театрального романа" ("Анне девятнадцать лет. Девятнадцать! Понимаете?"), у оперных актеров свой возраст и свои законы внешности. Сценическая Аида не обязана выглядеть как Наоми Кэмпбелл, но все же не должна быть полной ей противоположностью. Радамес, увы, не волен был выбирать, не то предпочел бы роскошную дочь египетского фараона этой пленной эфиопке, поражавшей разве что плохой вокальной формой.
Слушателю же была предоставлена возможность гадать, что определило кандидатуру на заглавную роль в премьерном спектакле: отсутствие подходящей Аиды среди молодых мариинских сопрано, небрежность, былые заслуги примы или вечные театральные интриги, от которых не свободен ни один театр.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА