Прима-балерина Кировского театра Алла Яковлевна Шелест скончалась в Санкт-Петербурге, не дожив двух месяцев до своего восьмидесятилетия.
С кем можно сравнить ее? Пожалуй, с интеллигентной "классичкой" Иветт Шовире, парижской сверстницей, начинавшей, как и Алла, до войны, и, как и она, прирожденной модернисткой. Думаю, что не погрешу против истины, если скажу, что Шелест была танцовщицей более яркой. Таких ослепительных эмоций, какими у Шелест озарялась почти каждая роль, балет "Гранд-опера" не допускал, таких ослепительных красок не видел.
Душа ее искусства — экстатическая страсть. При этом Шелест — утонченная и поразительно умная актриса. В ней сохранилось нечто от фокинских балерин и нечто от дягилевских сезонов. Какие возможности открывались перед ней, какими ролями она могла бы обогатить балетный театр! Однако же ей суждено было быть дягилевской артисткой без Дягилева. В послужном списке Аллы Шелест значится лишь две премьеры, а всего балеринских партий — чуть более десятка. Потому-то тема отвергнутого таланта и ненужной красоты становилась внутренней темой балерины — и когда она танцевала Никию в "Баядерке", и когда она танцевала Зарему в "Бахчисарайском фонтане".
То были романтические роли, созданные с такой эстетической роскошью, на которую была способна только она и которая возможно только в балете. В них появилась совсем не балетная психологическая глубина, и их течение взрывали совсем не балетные душевные надрывы. Так "Баядерку", тем более "Бахчисарайский фонтан", не трактовал никто. Так вообще не играли в те дни в нашем театре. Это теперь имя Достоевского у всех на устах, а слова о красоте, которая спасет мир, не повторяет только ленивый. Тогда же, на рубеже 40-50-х годов, образ Настасьи Филипповны был самым заветным, но самым запретным образом классического русского мифа. О нем мечтали и актрисы, но только Шелест позволила себе вдохновиться им, хотя, может быть, и безотчетно.
Дягилев и Достоевский, Фокин и Петипа, но еще и Леонид Якобсон, у которого она танцевала в "Триптихе Родена" и который сочинил для нее совершенно необычную роль в балете "Спартак", роль Эгины. Здесь не было ни роскоши актерской игры, ни захватывающих душевных надрывов. Вместо этого жесткая точность нарисованного портрета. Гетера-аристократка среди солдатни, гетера по призванию, по темпераменту, по страсти. Гибкое тело, холодный ум, бесстыдство намерений, бесстыдство жестов — и ни тени плебейской вульгарности, ничего от уличной потаскухи. Позднеантичный Рим знал подобных императриц. Русская сцена увидела их впервые.
ВАДИМ Ъ-ГАЕВСКИЙ