Фильм Александра Сокурова "Узел", показанный вчера по ОРТ, содержит помимо кинопортрета Александра Солженицына и культурологический сюжет — о том, как справлялся режиссер с неподъемной и деликатной темой.
Одним из самых отвратительных культурных впечатлений моего детства была знаменитая статья "Отповедь литературному власовцу". Своеобразное мрачное мастерство, с которым она была написана, заставляло, с одной стороны, ясно понимать, что все в ней сказанное представляет собой чистейшее вранье. С другой — невозможно было избавиться от антипатии к герою статьи. Какая-то мыслишка вроде "зря он это" появлялась помимо воли. Юбилейные фанфары, которые уже начали звучать так повелительно, странным образом вызывают сходные эмоции — но, конечно, с обратным знаком.
То есть вот Солженицын — писатель не только великий, но и хороший, что в русской культурной практике совпадает не всегда. А вот околосолженицынская история, в которой то и дело возникают фальшивые ноты: то невообразимое придыхание, а то вдруг что-то склочное, недоброе. И получается как в истории с "литературным власовцем": одно хоть немного, а смешивается с другим, и, для того чтоб отшелушить всякий медийный мусор, требуется специальное усилие. В этом смысле 80-летие Солженицына дает некоторый побочный сюжет: кто и как справится с юбилеем, кто и как сумеет высказаться.
На мой вкус, начало фильма Сокурова совершенно удручающе: закадровый текст составлен в худших традициях советского документального кино: "отсюда он пойдет в первый класс", "здесь он напишет первые свои строки", "так он встретит свою любовь". Паузы в начале фильма тоже показались мне очень неловкими — будто малознакомые люди никак не могут разговориться. Реплики вроде "Это он там ходит, наверху" — когда скрипнет в доме половица — мало того что фальшивы, так еще и создают ощущение какой-то ненужной мистики. Как бы призрак русской литературы ходит там, наверху.
Этот бред развеивается, когда в кадре наконец появляется сам Солженицын. Он-то совершенно спокоен и естественен, и остается только удивляться: а отчего, собственно, так переклинило самого Сокурова во время прогулки с писателем по парку? Ничем, кроме крайней зажатости, не объяснишь абсурдные вопросы вроде "А правда ли, что по кольцам можно определить возраст спиленного дерева?". "Правда",— отвечает писатель.
Во время прогулки, впрочем, возникает один из тех паразитных сюжетов, которые всегда, как на грех, интересней серьезных. Семья Солженицыных тщательно, как и пристало знаменитостям, оберегает свою частную жизнь. Но вот — парк. Сквозь деревья просматриваются многоэтажные дома. Вдруг, безо всякого повода, звучит фамилия Абакумова: он, дескать, не любил зеленый цвет. "Отчего?" — спрашивает Сокуров. Солженицын объясняет: извращенная натура. Но дело не в натуре расстрелянного чекиста, а в том, что беседа происходит на даче палача, которую, значит, власти отказали жертве.
Пустяк и глупость вроде бы — ну какая разница, где кто живет?-- но в отсутствие сколько-нибудь значительного эмоционального напряжения не захочешь, а начнешь думать об иронии и справедливости всяких исторических извивов.
Вторая часть фильма открывается довольно экстравагантными планами писательской бороды — тут-то и начинает сказываться сокуровский стиль. Иные детали все же озадачивают: дом, кухня, кабинет сняты в таких подробностях, что, когда фильм возвращается к разговору режиссера с писателем, испытываешь некоторое облегчение: хорошо, хоть до сантехники не дошло.
В финале Сокурову удается задать вопрос, на который Солженицын не может ответить,— вопрос о возрасте души сравнительно с возрастом тела. "Хороший вопрос. Трудный вопрос. Не могу ответить",— говорит Солженицын через длиннейшие паузы, которые наконец становятся интересны. Тут-то и следует затемнение и финальные титры.
Поиски этого самого вопроса и составляют интригу фильма, обеспечивают вялый сокуровский драйв. Может быть, точней сказать — поиски контакта. Контакт в итоге есть — и тот зритель, у кого хватило терпения осилить неуклюжую биографическую справку вначале, пропустить мимо ушей претенциозные звуковые эффекты a la Тарковский, смириться с тягучей, мумифицирующей музыкой, оказался вознагражден не сильным, но целостным впечатлением.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ