О театральной группе "Школарусскогосамозванства", нашумевшей в свое время спектаклем "Землянка" по повести Владимира Сорокина, несколько лет не было ни слуха ни духа. Покров безвестности наконец рассеялся, но некоторая загадочность сохраняется: новый спектакль под названием "Шинель #2737 с половиною" играют в стороне от привычных театральных адресов, в некопленом актовом зале Киностудии им. Горького.
Режиссера зовут просто Жак, актеры в программке поименованы слогами и в финале на аплодисменты не выходят. А сам спектакль заявлен как основная часть "крупномасштабной акции 'Гоголь. ХХ век'".
После такого вступления бывалый зритель может загрустить и настроиться на нечто неопрятное, амбициозное и притом непригодное для просмотра. Слишком часто за последние годы многообещающие проекты театральных авангардистов заканчивались если не полным пшиком, то очевидными неудачами. Так, что даже бывалые апологеты новейших форм (критики) по-дружески советовали своим давно вступившим в пору зрелости подопечным (режиссерам, "многообещавшим" в конце 80-х годов) переквалифицироваться хотя бы в крепких коммерциалистов.
Спектакль Жака — очевидная удача и самое значительное событие московского театрального сезона. Он наследует полузабытым поискам десятилетней давности, но не выглядит ни запоздалым откровением, ни нервной попыткой пристроиться к новым веяниям. Никаких "новых веяний" нет, хотя спектакль сделан с осознанием собственного высказывания как манифеста. Но на "Шинели" лежит отблеск выстраданного внутреннего спокойствия, доселе не замеченного в созданиях отечественных театральных новаторов "новейшей" волны.
Эта новая интонация тем ценнее, что извлечена она из произведения, которым принято будоражить русского зрителя, совестить его и давить на сострадание. В этом, традиционном смысле "Шинель" холодна, как зимний пейзаж. Никакого Акакия Акакиевича нет, а есть лишь те, кто "вместо него". Белый блин-круг в центре сцены, окруженный сплошной чернотой кулис, засыпан полиэтиленовым снегом. Стылое пространство постепенно выдает себя: оно оказывается для Жака эфирной ловушкой, гигантским резервуаром, хранящим голоса всего мира и всех времен. От всего, что случается на свете, для зрителя "Шинели" оставлены лишь голоса, иногда переозвученные или вывернутые историей наизнанку. Вроде того как сугубо бытовые фразы доносятся из динамиков в бодром тоне советских первомайских лозунгов. Вообще единение комического и космического, столь принципиальное для Гоголя, воплощено в спектакле без видимых усилий, но с поразительной гармонией.
Жак утверждает, что все слова, звучащие в его спектакле, почерпнуты из гоголевской повести. Но текст узнать нельзя, и, если бы не названное имя гоголевского героя-переписчика, о первоисточнике можно было бы долго гадать. Меж тем сценарный коллаж, строительной единицей которого является даже не фраза, а отдельное слово, не похож на салат из мелко нарезанных ингредиентов. Спектакль исследует Гоголя как феномен лингвистический. То есть делает то, к чему театр давно подбирался, но в чем никогда не преуспевал, сбиваясь на идеологию чувств, на проливание слез по надоедливому "маленькому человеку" или — на худой конец — на более или менее удачную визуализацию гоголевских литературных причуд.
К ткани хрестоматийной повести Жак относится как к литературной плащанице, материи ветхой, но святой, даже самый мелкий фрагмент которой наделен волшебными свойствами. Режиссер не нуждается в множестве слов. Пятерым актерам (два мужчины, три женщины) осмысленные сочетания звуков нужны как необходимые добавки к молчанию или как связующий материал для пауз. В игровом пространстве "Шинели" Жак и его артисты передвигаются на ощупь, но осмысленно.
Спектакль обращен туда же, куда, по словам Набокова, обращена проза Гоголя — "к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей". Режиссерские жесты в "Школе..." аккуратны, сильны и, как ни странно применять это слово к авангардному и тем более "самозваному" театру, нежны. Даже те из них, что очевидно резки, как падение в начале спектакля на снежный блин огромного белого яйца. Мир произошел от плюхнувшегося неизвестно откуда яйца, почему бы и нет?
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ