Важный член тела покинул Русский ПЕН-центр
В газетах существует очень условная и, в общем-то смехотворная практика, предписывающая считать определенные цифровые комбинации поводом для высказывания о тех или иных людях и событиях. Обычные объяснения насчет круглых дат не кажутся вполне состоятельными. Дело в том, что такого рода высказывания всегда делаются через силу. Скажем, невозможно себе вообразить, что по поводу двухсотлетия Пушкина будет сказано хоть что-то вменяемое — просто потому, что об этом поэте и человеке сказано уже решительно все. Не без страха смотрю я на надвигающееся восьмидесятилетие Солженицына — в данном случае сам чествуемый давно дал ответы на все вопросы и настолько оформился в своем всеведении, что любое стороннее высказывание делается совершенно излишним.
Несколько другая ситуация с писателем Гайто Газдановым, которому на следующей неделе исполняется 95 лет. Здесь тоже требуется какое-то дополнительное усилие — оно, в отличие от упомянутых классиков, вызвано тем, что Газданова никак не причислишь к знаменитым писателям. О нем-то написано так мало, что, можно считать, ничего и не сказано. Конечно, он известен, и существует некоторый круг его фанатов — но, приступая к этой колонке, я не мог решить: надо ли объяснять, кто он такой, пересказывать его биографию и, запасшись терпением, втолковывать, чем особенно хороша его проза.
Самое главное — этот последний пункт. Ну, как докажешь, что великий стилист, что — недаром сравнивали с Набоковым, что вообще неизвестно, в чью же пользу счет между ними в итоге? Главное, эти чемпионаты, когда дело касается собственно литературы — глупость ужасная. И достаточно открыть любую страницу Газданова, чтоб обнаружить, что всякая систематика и всякие оценки вообще противоположны культуре, и в ней мы имеем дело с иррациональным движением образов и именно оно, а не "мастерство" или "работа над словом", заставляют нас ощущать в тексте присутствие высших сил.
Тем не менее едва ли можно избежать среди бесчисленных "итогов века" и какого-то литературного итога. Я думаю, у Газданова есть шансы поспорить за первенство в номинации "стилистика" — его неподражаемая интонация, в которой слышатся французские грамматические конструкции, и точность высказывания — оставляют ему конкурентами Бунина и Набокова, а по эту сторону советской границы — разве что Юрия Трифонова. Но вот по части известности публике, прочитанности, вообще "медиатизированности" Газданову будет трудно попасть даже в первую десятку. Отчасти это происходит оттого, что сам он совершенно игнорировал то, что называется "кругом" или "тусовкой". В одной из первых своих критических статей Газданов заявил, что эмигрантской литературы не существует — ну, и какая среда потерпит такие высказывания? Если рассматривать литературную деятельность как общественную дисциплину, в Газданове обнаружится вообще слишком много противоречий: он служил в белой армии, но свой первый роман отослал в СССР, Максиму Горькому, сопроводив почтительным письмом. Он написал книгу о героических советских партизанах во Франции, а после войны работал на радио "Свобода" — которое в симпатиях к советской власти не упрекнешь. Все дело в том, что Газданов вел себя, сообразуясь не с партийными или политическими тенденциями, но с собственным пониманием того, что нужно именно ему и именно сейчас. Этот особый эгоцентризм чувствуется и в его прозе.
Когда-то Сомерсет Моэм сказал, что знает секрет — как писать, чтобы было смешно: надо просто писать правду. Этим несложным принципом, как ни удивительно, мало кто руководствуется — и в какой-то степени он опасен: так, иные пассажи Газданова могут казаться слишком уж неутешительными и даже слишком безыскусными. "Ты, конечно, бандит,— сказал я,— ты не так одеваешься, как, может быть, следовало бы, и тебе не хватает известного образования. Но если ты думаешь, что какой-нибудь известный человек, о котором ты читаешь в газетах, банкир, министр, сенатор, лучше тебя, это ошибка. Он работает, и прежде всего — меньше рискует. Ему говорят 'господин председатель' или 'господин министр'. Он иначе — и лучше — одет, и у него, конечно, есть некоторое образование, хотя тоже далеко не всегда. Но как человек он не лучше тебя, так что можешь не волноваться. Не знаю, утешает ли это тебя, но это, по-моему, так".
Трудно сказать, что больше способствовало обидной малоизвестности Газданова — своеобразная эстетическая скрытность его прозы или его пренебрежение окололитературной активностью. Но можно с уверенностью сказать, что, как бы ни менялась литература, мало что меняется в механике славы. "Актовый зал университета, заполненный студентами и преподавателями, тепло приветствовал одного из крупнейших поэтов современности, чье творчество запечатлело все основные веяния нашей эпохи, литератора-'шестидесятника', прошедшего тернистыми дорогами минувших десятилетий. 'Поэт Андрей Вознесенский' — отныне золотыми буквами высечено на мраморных досках, увековечивших имена почетных докторов Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов". Простим (нехотя) корреспонденту ТАСС невинные восторги по поводу новоиспеченного профсоюзного honoris causa.
Но вот Русский ПЕН-центр представляет новый роман Игоря Яркевича — совершенного вроде бы антагониста "литератора-шестидесятника". "Новый роман 'Ум, секс, литература' — роман конца века и о конце века. В нем А. П. Чехов, встав из гроба, становится автором уже не только 'Вишневого сада', но и 'Вишневого ада', а одного из героев романа покидает не нос, как это положено по Гоголю, а другой, не менее важный член тела".
Я не знаю, почему напористый идиотизм "конца века и о конце века" неизменно торжествует победу по итогам любого периода человеческой истории. Остается только уповать, что хотя бы в частной жизни нас не покинет тот "важный член тела", который позволяет отличать хорошее от дурного, поддельное от настоящего, поэзию от "творчества крупнейших поэтов".
Михаил Ъ-Новиков