В петербургском Михайловском театре прошла серия премьерных спектаклей: собственную версию балета Прокофьева "Ромео и Джульетта" представил художественный руководитель балетной труппы Начо Дуато. На второй премьере главные партии исполнили бывшие солисты Большого Наталья Осипова и Иван Васильев. Из Петербурга — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
"Ромео и Джульетту" Начо Дуато впервые поставил 14 лет назад в Национальном балете Испании. Взяться за непривычный для него жанр двухактного сюжетного балета хореографа побудила неудовлетворенность существующими версиями, в которых, по его мнению, пантомимный пересказ сюжета оторван от хореографии и не проявлен средиземноморский темперамент юных любовников. В Петербурге испанский спектакль претерпел некоторые изменения: его принарядили новыми декорациями (сценограф Джаффар Чалаби) и костюмами (художник Ангелина Атлагич), увеличили количество жителей Вероны. Однако главное отличие — в самих любовниках. Нет, хореографический текст их партий не изменен, просто артистов уровня Натальи Осиповой, Леонида Сарафанова (станцевавшего первый спектакль) и Ивана Васильева (ставшего вторым Ромео из-за того, что не успел приготовить роль в срок — официальная версия театра) в Испании, конечно, не было и быть не могло.
Сам балет нельзя причислить к высшим достижениям Начо Дуато, хотя своих целей хореограф достиг. Пантомима в его спектакле растворена в потоке танца, а отношения Ромео и Джульетты избавлены от романтизма и ханжества: эти горячие своевольные ребятки далеко не ангелы, а их любовь совсем "не вздохи на скамейке". В сущности, эта отчаянная эгоцентричная страсть могла вспыхнуть в любое время и при любых обстоятельствах: вражда кланов, исторический контекст, конфликт поколений, характеры других персонажей хореографа не волнуют. Монтекки в спектакле отсутствуют вовсе — на условных улицах Вероны дерутся жизнерадостные простолюдины с заносчивыми богачами; Меркуцио легко спутать с корифеем из "народа" — индивидуального языка ему не дано, а патер Лоренцо и вовсе служебный персонаж, пригодный лишь на то, чтобы сотворить крестное знамение да передать пузырек с ядом Джульетте.
Из-за единообразия лексики сцены на балу у Капулетти и на площади выглядят затянутыми: одни и те же па, вроде поддержек со сведением-разведением ног, достаются как леди Капулетти, так и рыночной торговке (тут пора отдать должное труппе, танцевавшей по-европейски качественно: подтянуто, легко и поворотливо). Сужение же режиссерских задач приводит к смысловым просчетам: то гости Капулетти вдруг покидают бальный зал, предупредительно оставив Ромео и Джульетту наедине, то богачи сливаются с народом в общем безмятежном танце. В довершении всего лирическое дарование Начо Дуато, одного из музыкальнейших хореографов, пасует перед грандиозными трагическими кульминациями Прокофьева. Знаменитые пятнадцать ударов в эпизоде смерти Тибальда не отыграны хореографом никак, а на мощную музыку сцены в склепе деятельно горюет траурная процессия, бегая с развевающимися черными флагами вокруг пустого постамента (отец возложит на него Джульетту лишь в конце массового танца) — в то время, как Ромео, прижавшись к кулисе на авансцене, выражает свое отчаяние с помощью мимики и жестов: увы, хореограф поступился собственными принципами в самый решительный момент.
Иван Васильев проводит сцену горя в традициях советского драмбалета, то есть выражая чувства героя с такой интенсивностью, чтобы их можно было разглядеть на последнем ряду галерки. Этот испанский балет Иван вообще танцует с русской размашистостью, игнорируя пластические нюансы хореографии и радостно акцентируя все прыжки и вращения, которые выпадают на долю его героя. В первой половине спектакля этот лихой, неуправляемый и самодовольный Ромео похож скорее на другого литературно-балетного итальянца — кавалера Рипафратту из "Мирандолины". Однако в любовных отношениях Иван Васильев знает толк: его дуэты с Джульеттой (несмотря на шероховатости поддержек в "постельном" адажио) — образец неподдельной и яростной страсти.
Страсть эта более чем оправданна: превосходная Джульетта Натальи Осиповой вызывает взрыв эмоций не только у сценического любовника — у всего зрительного зала. Эта поразительная балерина, станцевавшая с невероятной самоотдачей три из четырех премьерных спектаклей, совершила невозможное: сохранив мельчайшие пластические детали хореографического текста, наполнила эту, в сущности, камерную историю шекспировской трагедийной мощью. На первый взгляд кажется, что темпераментная балерина с ее отчаянной, взрывной манерой танца словно создана для этой партии: в балете Дуато ее недостатки (вроде косящей иногда стопы или поз, ломающих академические каноны) становятся достоинствами. Здесь неистовая, похожая на маленького зверька, Джульетта обязана и ножки крючить, и арабески закидывать за пределы нормы, и сигать с места под колосники в невероятных прыжках.
Однако на самом деле в "Ромео и Джульетте" Наталья Осипова отнюдь не ограничивается эксплуатаций природных данных. Тут нет и следа свойственной ей аффектации: открытого в порыве чувств рта, заломленных бровей и размашистых безадресных жестов, которыми балерина грешит даже в классических балетах. У Начо Дуато гиперэмоциональность балерины трансформировалась в тончайший психологизм: каждый ее взгляд, жест или реакция (не говоря уже о танце) так конкретны, пронзительно-точны и естественны, что зритель, позабыв о мастерстве актрисы, с головой погружается в пучину жизни Джульетты. Эту ювелирную работу Натальи Осиповой можно сравнить разве что с ее Сильфидой, которую она почти пять лет назад станцевала в Большом театре, подготовив партию тоже с хореографом-иностранцем. Видимо, именно альянс западной формы выражения с отечественной интенсивностью переживания и дает такой сногсшибательный эффект. Жаль только, что подвергаются ему преимущественно иностранцы — львиную долю своего нового репертуара балерина танцует за границей.