Театр под руководством Олега Табакова показал премьеру пьесы екатеринбургского драматурга Олега Богаева "Русская народная почта", получившей в прошлом году премию "Антибукер". К этому тексту подбирались и другие театры, но Табаков давно "положил глаз" на главную роль, завладел правом первой постановки и пригласил режиссера Каму Гинкаса.
В одном из эпизодов спектакля герой Табакова срывает со стены шашку и принимается что есть мочи колотить ею по металлической стене. Это ироническая цитата из давнего фильма "Шумный день", в котором табаковский герой, "розовский мальчик" времен оттепели, рубил полированную мебель, протестуя против мещанства взрослых. И это единственное, что вообще напоминает в спектакле "Комната смеха" (под таким названием играется версия Гинкаса-Табакова) о том Табакове, которого любят и каждую интонацию которого знают наизусть благодарные миллионы кино- и театральных зрителей.
Новую роль Олег Табаков сыграл неожиданно — отважно и умно, не подмигивая зрителям и не купаясь в волнах их умиления. Пьеса Олега Богаева вполне подходит для бенефисной эксцентричной комедии. Герой, одинокий пенсионер Иван Жуков, не то тронувшись рассудком, не то одичав от тоски, принимается писать письма самому себе, назначив в воображаемые корреспонденты сначала фронтовых друзей, а потом все более фантастических персонажей — руководителя телевидения, президента страны, английскую королеву, инопланетян и даже домашних клопов. Этих партнеров по переписке драматург тоже выводит на сцену. Точно обитатели вороньей слободки, они претендуют на жилплощадь Жукова, жаждут его кончины и даже инсценируют его похороны. Можно без труда вообразить, как расцветил бы своего героя любимец публики, не отдайся он добровольно в ежовые рукавицы режиссера-диктатора Камы Гинкаса.
По Богаеву последнее письмо герой получает от Смерти. Она отказывается от прав на Жукова и дарует ему бессмертие. Но режиссер финальное послание из пьесы вычеркнул. Абстрактная вечная жизнь Гинкасу вообще неинтересна и непонятна. Для него все начинается и кончается на земле, и грань небытия в его спектаклях всегда обозначена отчетливой метафорой. Ужас близкого конца играет у Гинкаса роль своеобразного веселящего газа, заставляющего героев метаться в безнадежных поисках выхода. Сочувствие дается гинкасовским зрителям не как благодать, а как испытание.
Своему Жукову Гинкас определил хромоту, неопрятность и нищету, поставил его на костыль и в этом положении заставил постоянно блуждать по небольшой комнате, заставленной предметами убогого совкового быта. Старость табаковского героя отвратительна, но режиссер заставляет смотреть на нее не отводя глаз. Табаков играет отталкивающее свидание со Смертью. Он играет нечто большее, чем итог расхожей советской биографии,— итог любой жизни. Поэтому табаковская игра вызывает у зрителя не собесовское, сентиментальное "сопереживание ближнему", а собственное экзистенциальное переживание. Комната Ивана Жукова похожа на оцинкованный футляр, передняя стенка которого откидывается как подъемный мост. Когда история заканчивается, эта стенка медленно, но верно захлопывается, и герой Табакова с покорным, собачьим ужасом в глазах выглядывает из-за кромки, пока скрипит смертоносный механизм. В оттепельную молодость рубить мещанскую полировку мог каждый второй. Но именно так сыграть обреченность любых попыток что-либо разрубить, как сделал это Табаков, вряд ли удалось тому актеру, от кого публика не ждет гарантированной порции жизнелюбия.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ