Таксист должен был заехать на АЗС. Он честно предупредил меня об этом. Он выбрал хорошую, дорогую АЗС
Въезжает под "кирпич", я ему говорю:
— Это же не просто "кирпич"! Это мы, получается, по встречной едем.
— Точно,— подумав, соглашается он.
Заправив машину, он начинает выезжать и оказывается, что едет опять под "кирпич" — по той дорожке, по которой должен был заезжать. То есть едет опять по встречной. И тут уже и машина навстречу, и уже не разъехаться из-за расползающихся на дорогу снежных отвалов...
— Ничего, прорвемся,— бормочет он.
И правда прорвались как-то.
Он все еще что-то бормочет. Я прислушиваюсь:
— Лишь бы гаишников не было... А если будут, ну и что... Уболтаем...
Ну и я вижу: этот уболтает.
Но на дороге нет гаишников. Он вообще веселеет и говорит:
— А я же сам гаишник, недавно в такси работаю.
Это уже совсем другое дело. Волк в овечьей шкуре! Доктор Джекил и мистер Хайд! С таким я еще не сталкивался.
— Что же вы так жестоко нарушаете? — спрашиваю я.
— А что такого? — пожимает он плечами.— Я за те годы, что в ГАИ проработал, усвоил две вещи: обеспечь безопасность движения и уступи дорогу дураку.
И я понимаю, что он хотя и перестал жить беспечной дорожной жизнью гаишника, когда можно ехать и под "кирпич", и с кирпичом, и никто тебя за это не осудит (тем более в суде), да только забыл сменить психологию. У таксиста осталась психология гаишника. Адская смесь. Чего ждать от человека? Как он сам справляется с такой ношей? Вопросы без ответов.
Мы едем дальше быстро, хотя под колесами ледяная каша, и то ли идет снег, то ли льется дождь. Он что-то без конца рассказывает про себя, хотя никто его об этом не просит, и я нисколько не удивлен: таксисты и гаишники — разговорчивые люди. И тут мы догоняем кортеж из машин, чистящих Киевское шоссе. Их девять штук, и они идут таким ровным строем, что не то что наш "мерседес", а и муха, или, вернее, "жук", не проскочит. К тому же за ними на некотором расстоянии стелется машина ГИБДД, которая не дает приблизиться к ним.
Вот эта машина и становится объектом его пристального внимания.
— Так... — шепчет он.— Пять полос... или даже шесть... За всеми не угонишься! Ну что, ждем, пока кто-нибудь вырвется по крайней правой, и уходим по крайней левой...
— А поймают? — интересуюсь я.
— Отболтаемся... — шепчет он и дожидается рывка малинового мини-вена с белорусскими номерами. Рывок сделан, как он и хотел, по крайней правой.
— Ну, и мы вперед! — выдыхает он, и мы уходим в отрыв, когда гаишники, как он и предполагал, качаются вправо в погоню за мини-веном.
— Я их психологию знаю! — торжествует он, когда мы вплотную приближаемся к снегоуборочной машине.— Ни за что из-за одной машины отсюда не уйдут. А потому что здесь сразу хаос начнется. А надо обеспечить безопасность движения!
— Что-то мы ее плохо обеспечиваем,— говорю я.— Не прорвемся мы через этот строй.
— Мы не прорвемся?! — мрачнеет он и вдруг начинает сигналить этим машинам, которые, увидев нас в такой опасной близости от себя, кажется, готовы только плотнее сомкнуть ряды.
И я понимаю, что он опять забыл, что он таксист, а не гаишник. В нем просыпается мистер Хайд, и он рвется вперед, не понимая, почему эти олухи его не слышат.
Но они слышат! И расступаются! Хотя в этом нет уже никакого смысла: мы все равно уже подъехали к повороту на аэропорт.
— Ну и нормально,— светлеет лицом доктор Джекил.— Вот и доехали! А то пробки, девять баллов, девять баллов...
Я благодарю его, и он не знает, за что.
Я благодарю его за чудесное спасение.
Обычно такие не оставляют следов. Или, вернее, так: обычно от таких остаются только следы на дороге. А искать их надо в кювете.
Но жизнь настолько сложнее и прекраснее всех этих предположений! Что же, к примеру, может быть эпичней и запутанней, чем душа гаишника-таксиста... Потемки, такие потемки...
А вот самолет мой в тот день так и не взлетел.