Французская "Золушка" в Большом театре
На сцене Большого прошли гастроли Национальной лионской оперы, имеющей репутацию испытательного полигона современного искусства. Балет "Золушка" хореографа Маги Марен тринадцать лет назад наделал немало шума, но сейчас считается в мире безусловным шедевром. Впервые в своей истории пурпурно-золотой чопорный зал Большого послужил обрамлением столь радикального спектакля.
Показать в Москве этот спектакль французы мечтали уже несколько лет. "Золушка" — предмет особой национальной гордости: этот полуторачасовой спектакль на музыку Сергея Прокофьева — первый опыт пересадки авангардной хореографии на подмостки большого репертуарного театра. Балетмейстер Маги Марен, один из главных идеологов и практиков французской "новой волны" в хореографии, отнюдь не помышляла о распространении своих поисков "глобального театра" на балетную сцену. Спектакль был ей заказан директором Лионской оперы, и хореограф, не привыкшая иметь дело с готовыми сюжетами, ломала голову в поисках концепции.
Решение, как обычно, пришло неожиданно: в парижской антикварной лавке Марен обнаружила огромный кукольный дом, населенный столетними пупсами с тряпичными конечностями и толстыми фарфоровыми рожами. Художница "Золушки" — чилийка-эмигрантка Монсеррат Казанова, до того поработавшая в кино с Вимом Вендерсом,— выстроила на заднике сцены гигантскую конструкцию-витрину, разместив в ней устрашающие головы младенцев с раздутыми щеками, выпяченными лбами и маленькими свиными глазками.
Из комнат-ячеек этой витрины выходят-выкатываются-выпархивают-выползают на сцену стилизованные под кукол фантастические персонажи "Золушки": вместо лиц у артистов — маски гипсовых пупсов, вместо тел — поролоновые конечности и торсы, вместо танца — точно найденные движения марионеток, иногда трогательно-наивные, чаще — угрожающие. Куклы ведут себя как малые дети (партитура Прокофьева разбита записями младенческого лепета). А малых детей Маги Марен отнюдь не идеализирует: их драка за леденец по свирепому ожесточению ничем не отличается от взрослой битвы за министерский портфель.
Хореограф заставляет по-новому услышать музыку Прокофьева — часто трагическую, иногда зловеще-механистичную, подчас намекающую на нездешнее счастье, но напрочь лишенную сказочной благостности. Happy end в такой "Золушке" выглядит непрочной случайностью: вовсе не любовь, а вмешательство волшебного Робота-Рыцаря, заменившего фею-крестную, позволили марионетке-принцу обнаружить бедняжку Золушку под тяжелой задницей агрессивной мачехи.
Фрейдистский контекст балета перерождает святочный рассказ в зловещий гротеск, сродни детским кошмарам, мучащим взрослых невротиков. Насилие, унижения, злословие, жестокость царят в мире старинных пупсов. Взрослые дяди и тети, сбросившие в темноте зрительного зала защитный панцирь респектабельности, властью магии Маги Марен имеют шанс опознать среди них самих себя.
P. S. На просмотре "Золушки" скептики твердили, что в этом балете нечего танцевать. Чтобы доказать, что Лионская труппа танцевать умеет, ее художественный руководитель Йоргос Лукос на следующий день после премьеры устроил открытую репетицию балета Уильяма Форсайта "Вторая деталь". Виртуозность лионцев оказалась очевидной. Но столь же очевидно-безнадежным показалось и вполне понятное желание когда-либо увидеть современный балет в исполнении артистов Большого театра: от техники конца ХХ века мы отстали навсегда.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА