Ни радиации, ни Горбачева
В Советском Союзе было не пятнадцать социалистических республик, а на одну больше — правда, шестнадцатая на карте не значилась. Во главе этого "государства в государстве" — Минсредмаша — стоял Ефим Славский, чей столетний юбилей отмечался в понедельник в Москве в Колонном зале.
Почти 30 лет, с 1957-го по 1986 год, этот человек руководил советским атомным ведомством. Славский обладал огромной властью. С ним считались высшие руководители СССР. Трогать атомного министра не решался никто. Он ушел сам в год Чернобыльской катастрофы. Ему тогда шел уже 88-й год.
Несмотря на огромный опыт выживания в советских коридорах власти, Славский позволял себе иметь собственное мнение и высказывать его. Известен, например, такой случай. Однажды, еще при Брежневе, на заседании Совета обороны должны были обсуждать вопрос об оснащении армии тактическими ядерными боеприпасами. Докладывал маршал Устинов. Начальник генштаба Ахромеев спросил, как видно, для формы: "Будут вопросы или высказывания?" Кто-то из генералов поторопился сказать: "Какие тут вопросы или высказывания — и так все ясно". Славский поднялся и сказал, что хочет выступить. Среди генералов возникло замешательство и шушуканье. Брежнев поднял голову, беспомощно огляделся и спросил недовольным голосом Ахромеева: "Что такое? Что такое?" — "Это министр Славский что-то хочет сказать".— "А почему Славский?" — снова спросил Брежнев. Ахромеев негромко стал что-то говорить. Наконец Брежнев сказал: "Ну пусть. Говорите. Только покороче". Славский заявил, что не согласен с Устиновым, что боеприпас очень дорог, но главное, что его ни в коем случае нельзя доверять ни командиру дивизии, ни тем более командиру полка: "Ядерное оружие, как бы его ни называли, остается ядерным, и ответственность за него нельзя перекладывать на людей, которые в боевых условиях могут оказаться не в состоянии обеспечить требуемую степень обращения с ним". После него Устинов начал доказывать обратное. Наконец Брежнев поднял голову от бумажки, которую ему подал Ахромеев, и сказал: "Ясно, принимаем решение, предложенное маршалом Устиновым. Перерыв". Уже в коридоре один из министров сказал Славскому: "Зря ты, Ефим, выступил, тут уже все решили без тебя". "Нет не зря,— ответил Славский.— Пусть знают, что есть и другие мнения, и пусть знают, какую ответственность принимают за свои решения".
К науке питал слабость, понимал, как она делается, не требовал выложить на стол практические результаты уже завтра. Рассказывают, как-то молодой еще будущий академик Велихов стал просить у него: "Ефим Палыч, дайте деньги на 'термояд'". Славский ответил: "Сынок, вон видишь академик Кикоин, старенький, он создал такое гигантское производство по обогащению урана, а ты молодой еще. Ты сначала сделай что-нибудь, а потом уж проси". И отказал. Дал потом, когда появились обнадеживающие результаты. Сам Славский мало верил в практическое применение "термояда". Как-то у него состоялся очередной разговор с Велиховым. Велихов вышел от министра довольный. После его ухода Славский произнес: "Вот опять Велихов деньги на 'термояд' просил. Сколько времени они грозятся запустить термоядерную электростанцию, но так же далеки от нее, как и лет десять назад. У меня урана на сотни лет хватит, так что и без 'термояда' жить пока можно, но ученых обижать нельзя, иначе все остановится. Дал ему пятьдесят миллионов, пусть трудится и не говорит, что ему Славский мешает работать".
Чернобыль. Славский был убежден, что если бы Чернобыльская и все остальные АЭС не были бы выделены из министерства, то такого не произошло бы. В послеаварийном Чернобыле провел много времени. Нельзя сказать, что к радиации относился легкомысленно, но в теорию "малых доз" не верил. Не одевал обязательные бахилы, "посылал" всех и ходил в любимых ботинках. Сильно переживал Чернобыль, но ушел не из-за этого: "не те люди" пришли к власти. С Горбачевым у него были плохие отношения еще со ставропольского периода будущего генсека, когда Горбачев не дал Минсредмашу построить там завод минеральных удобрений, редкоземельного концентрата и строительного гипса.
Как-то на заседании Военно-промышленной комиссии Горбачев долго объяснял собравшимся, что такое перестройка. Видно было, что терпению Славского приходит конец. "Что он говорит,— ворчал он,— кому надо перестраиваться, тому пусть и объясняет, а мы и так работать умеем." В 1986 году прямо с чернобыльской станции его вызвали в ЦК. После трехчасового разговора в ЦК он вернулся мрачнее тучи и написал заявление об увольнении с поста министра "по болезни уха". Рассказывают, что в ЦК две недели не знали, как представить это Горбачеву, и в конце концов вернули обратно и сказали, что надо переписать. А через несколько дней приехали из ЦК представлять его преемника.
В родной конторе Славского за глаза звали Большим Ефимом. Он старался поддерживать корпоративный дух, мог помочь рядовому сотруднику. Вот история, которую еще помнят многие. В Курчатовском институте работала женщина Наташа Симеошкина. Однажды в институт приехала делегация из ФРГ. Среди немцев был один молодой симпатичный мужчина. Они познакомились. Девка влюбилась так, что решила уехать с ним. Они поженились здесь, в Москве, а выехать по понятным причинам было практически невозможно. Тогда считалось, что только сам факт работы в Курчатовском институте уже является непреодолимым препятствием. Никого не интересовало, что действительно она могла или не могла знать. А было это в самый разгар холодной войны. Она обратилась к директору института Анатолию Александрову. Вдвоем они отправились в министерство. Пришли к Славскому, рассказали ему все. После разговора Славский с Александровым вышли в ЦК и уговорили их выдать разрешение на выезд, оформить визу. Сейчас она живет в ФРГ. Говорят, очень счастлива.
АЛЕКСАНДР Ъ-САФРОНОВ