Казалось бы, что нужно маленькому человеку для счастья? Много чего. И все это у Артема Вострикова есть: любящие его и друг друга мама и папа, бабушки и дедушки, сказочно красивый город Гатчина около Санкт-Петербурга, а главное — сама жизнь, которая ему так интересна, что и на месте-то усидеть нельзя. А люди, люди — сколько их вокруг, больших и маленьких, мужчин и женщин, мальчиков и девочек! С каждым хочется пообщаться, поговорить. Все у Артема есть, а вот счастья пока нет, хотя он-то как раз думает, что есть. Он ведь не знает, что болен. И не понимает, как именно он болен.
Я вот пишу "поговорить", и вы не поверите: разве годовалый мальчик разговаривает? Но Катя, его мама, уверяет: еще как! Не то чтобы вести "беседы с Сократом", но пообщаться — слов хватает.
— Да ладно,— сомневаюсь я,— какие там слова-то?
— Как какие,— отвечает Катя,— "папа", "мама", "дядя", "баба", "мочалка"...
— Что?!
— Да-да, именно "мочалка"! — смеется Катя.— Правда, он говорит "мочалока". После "мамы" и "папы" это его третье слово в жизни. Купаться любит. Прямо водоплавающий мальчик, любимое место в квартире — ванна.
Артем заметно опережал своих ровесников в развитии. Раньше начал ходить, говорить, быстрее рос, и Катя радовалась: высоченный — в папу. В октябре поднялась температура, врач сказал, что ОРЗ. Мы часто ругаем местных педиатров, мол, не распознали, не поняли... А как тут распознаешь: кроме температуры, не было пока никаких признаков. К тому же сама по себе болезнь — миелобластный лейкоз, она ведь довольно-таки редкая, иной врач и за всю жизнь с ней не встретится. Другое дело, когда врач не просто заблуждается, но еще и упорствует в своем заблуждении, а ведь врачу так важно сомневаться. Именно сомнение, например, заставляет направить пациента на анализ крови. Вот у Артема анализ и показал: больше половины клеток крови так называемые бласты. Это такие незрелые клетки, которые ничего не умеют, что положено уметь кровяным клеткам. Одна от них "польза": сигнализируют о страшном диагнозе — лейкоз!
К тому моменту, когда Катя с Артемом попали после районной больницы в Институт детской гематологии и трансплантологии им. Р. М. Горбачевой, болезнь уже так давала о себе знать, что Катя обмирала по десять раз на дню. Какие там разговоры, какое общение с сыном — он только плакал, а в огромных его глазах будто стоял вопрос, какого он все равно не смог бы задать. Катя знала, о чем он будто бы пытается спросить, и постоянно твердила, отвечала ему: "Мы справимся, все будет хорошо, потерпи, мы будем жить!"
— Я уже знала, понимала, а все равно не верила,— рассказывает Катя.— Мне все казалось, что это сон, что вот проснусь, и... Коля, это муж мой, я первый раз видела, как он плакал.
Они долго ждали ребенка, если считать со свадьбы, то три года. А вообще-то можно считать и не со свадьбы. Потому что любовь у них еще со школы. То есть, получается, полжизни они друг друга любят. Я не видел Николая, но по самой Катиной интонации понимаю, что это настоящий мужчина, а вместе они — крепкая семья. Катя гордится мужем, она говорит, что он self made man, так англичане называют людей, которые "сделали себя сами". Без связей и блатов, собственными способностями и стараниями он сумел стать одной из ключевых фигур в компании, где теперь работает.
— Мы ведь, вообще, нормально живем-то,— говорит Катя,— мы вовсе не бедствуем. Но вот...— и она удивленно пожимает плечами.
Мне это знакомо: такие сильные, самодостаточные люди, не привыкшие просить о помощи, а даже, наоборот, настроенные скорее помогать другим,— когда они попадают в такое положение, им это странно, неловко, может быть, даже и стыдно. И это тебе приходится объяснять: ребята, у вас же чрезвычайная ситуация, это ведь понятно, что в одиночку мало кто способен с этим справиться. Тем более что Катя с самого рождения Артема не работает. Даже раньше, потому что беременность протекала очень тяжело и она почти весь этот период провела на больничном.
Врачи вывели Артема в ремиссию. Мальчик ожил. Когда я вошел в палату (бахилы, халат, маска), Артем уставился, просто примагнитился взглядом и кругами пошел по палате, разглядывая гостя то справа, то слева. Мама и бабушка (она приезжает иногда в Петербург, сменяет Катю, отпуская ее на денек домой) не мешали ему изучать незнакомого дядьку и его фотокамеру, только следили, чтобы не запутался в трубке, идущей к ключице от капельницы — инфузомата.
Потом Катя сказала, что маска на моем лице помимо своей основной роли сыграла еще одну, тоже полезную. Всех Артем любит, никого не опасается, кроме... бородатых мужиков. А почему, никто не знает. Даже Катя.
Ремиссия — это тот период, когда самое время пересадить больному здоровый костный мозг. Братьев и сестер, а значит, родственных доноров у Артема нет, и это плохо. Зато неродственных, как показал предварительный поиск, целых 127. И это хорошо. Даже если среди них есть бородачи.
И я очень надеюсь, что когда-нибудь расспрошу Артема, чем же это мы, бородатые, ему так насолили.
Давайте поможем Артему жить.