В Третьяковке — выставка неорусского стиля XIX века
Полное название выставки — "Стиль жизни — стиль искусства. Национально-романтическое направление стиля модерн в художественных объединениях Европы второй половины XIX — начала XX веков". Однако Третьяковка есть Третьяковка: все равно все убеждены, что это выставка Васнецова.
Выставка Виктора Васнецова (150-летию которого, в самом деле, посвящена нынешняя экспозиция) на Крымском валу уже была не так давно. На ней хитом были впервые широко показанные эскизы росписей Владимирского собора в Киеве. Они занимали центральную стену, и около них осеняли себя крестным знамением люди, перепутавшие музей с храмом. Шла пора обвального религиозного возрождения.
Какая пора идет сейчас, мало кому ясно, но ситуация явно изменилась. На нынешней выставке почти те же эскизы висят на той же стене, но крестящихся около них представить себе трудно. Атмосфера иная. На храм не похоже. Слишком много антикварных стульев, не говоря уже о буфетах. Похоже ли в таком случае на магазин? И чтобы зритель, придавленный роскошью, подсчитывал, сколько это могло бы стоить? Видимо, такая реакция тоже будет неадекватной: по этой выставке надо бесцельно бродить, не задавая себе лишних вопросов и не требуя от нее слишком многого. Как по лесу.
Какой, собственно, "стиль искусства"? Модерн? Но представленная здесь живопись и графика (Васнецов, Поленов, Нестеров...) в основном еще не познала сладостных извивов этого стиля. Национальный романтизм? Но самых крупных идеологических его памятников (васнецовских "Богатырей", например) здесь принципиально нет. Только скромные пейзажи, театральные эскизы и прикладное искусство. Наверное, тема — колонии художников, которые были созданы в имении Саввы Мамонтова Абрамцево в 1880-е годы, а в 1893-1914 гг. в Талашкино, принадлежавшем княгине Тенишевой. В обеих точках работали Поленов, Васнецов, Серов, Врубель, Малютин — кто только не работал. Но выставка выходит и за эти рамки. Наверное, задача — показать родство Абрамцева и Талашкина с аналогичными западными колониями художников — в Ворпсведе, Дармштадте, в доме художников Цорна в Швеции и Галлена-Каллелы в Финляндии. Но эти разделы по понятным причинам показаны бедно, в основном на фото.
Концепция выставки принципиально не выведена из тумана, не додумана до конца: многие считают, что додумывать опасно. Куратор Элеонора Пастон руководствовалась не концепцией, а ощущением, а там, где концепцию мы назовем слабой,— ощущения можно назвать тонкими, и недостаток предстанет достоинством. Недо-концепция самой выставки, недо-модерн русского искусства: все на этой выставке находится в гармонии. Гармонии искали в первую очередь и художники.
Обращение к национальным истокам было важно для многих северных стран во второй половине XIX века. Почему северных — понятно: национальные истоки южных (античность) были мейнстримной традицией, и провинциалы желали утвердить свое национально-культурное достоинство. Существенно, что этим занимались не одиночки, но колонии художников, которые поселялись в эстетически маркированном месте (в доме, который весь был выстроен в национальном стиле) и вместе творили на манер средневекового цеха. То есть для того, чтобы воссоздать общность народного духа в бесповоротно раздробленном на личные судьбы XIX веке, художники должны были сами создать тесную общность, испытав энтузиазм единения.
Тут были две возможности. Первая — экономическое объединение. Знаменитое "Движение искусств и ремесел" Уильяма Морриса, созданное в середине XIX века, было экономическим предприятием — фирма успешно изготовляла и продавала изразцы и витражи тогдашним любителям нео-старины. Другой вариант состоял в том, чтобы найти мецената и о деньгах не думать. В Дармштадте колония художников возрождала средневековье на средства великого герцога Эрнста Людвига Гессенского.
В России преобладал, разумеется, второй вариант — если говорить о Москве, которая и была озабочена национальным возрождением. В космополитическом Петербурге художники снимали дачи за собственные деньги, ориентируясь на западную логику купли-продажи; в Москве они ехали к знакомым в усадьбу гостить (и заодно создавать домашний театр и майоликовый камин), живя в логике дружбы, нахлебничества и меценатства. Конечно, именно в этой среде рождалось представление о национальном как о чем-то сверхэкономическом — о национальной идее, которая призвана была объединить все общество, от царя до простого землепашца. Не о том ли мечтало и новейшее российское общество еще несколько месяцев назад? Глядя на помпезные, официозные эскизы Васнецова к Владимирскому собору (художник воспитал в себе национальный дух в Абрамцеве, а потом предложил свои услуги власти, и был востребован), невольно чувствуешь в них что-то еще недавно столь близкое и актуальное, а ныне как-то неуместное.
Но рядом представлено уместное, соответствующее духу момента: утопия возрождения национальной промышленности. В Абрамцеве и Талашкине художники рисовали мебель и вышивки, крестьяне их изготовляли, меценат платил им деньги,— вот и экономическая идиллия в локальных масштабах. Если десять лет назад на Васнецова шли неофиты православия, еще недавно пришли бы неофиты национальной идеи — может, сейчас придут неофиты кустарного возрождения? Срисуют узор, организуют производство и что-нибудь возродят.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
Выставка открыта до февраля 1999-го по адресу: Крымский вал, 10.