Вышла новая книга Александра Кушнера
Сборник под названием "Тысячелистник", вышедший в серии "Русский ПЕН-клуб" издательства "Блиц", состоит из новых стихов и эссе о Толстом, Фете, Тютчеве, Бродском.
В застойную эпоху Кушнер был самым несоветским поэтом среди советских, самым свободным среди несвободных, неразрешенным среди разрешенных и неофициальным среди официальных. В его интонации угадывался прочитанный некогда Мандельштам, а еще больше Тютчев и Баратынский, то есть прошлый век, безо всякого привкуса пролеткульта.
Он не писал верноподданнических посланий к съезду и Дню моряка, не подписывал писем с осуждением Бродского и Солженицына, он вел себя достойно и был, несомненно, белой вороной в суетливой стае черных совписовских воронов. Хороший поэт и, возможно, лучший в Ленинграде, как и Тарковский в Москве,— но именно в условиях строгой цензуры, когда нет ни Бродского, ни Пригова, ни Кривулина. Как, впрочем, нет обэриутов, сюрреалистов, Набокова и Борхеса, а есть Софронов, Прокофьев, Доризо и Семен Ботвинник. Больше других Кушнера любили инженеры и женщины — одни за изящное слово и книжность, другие за чувствительность, зоркость и поглощенность кротким миром интимных переживаний. Недаром Надежда Яковлевна Мандельштам уверяла, что женщины любят не красивых и умных, а тех, кто ими серьезно занимается.
Перестройка изменила масштаб: советский либерализм предстал в виде конформизма, лирическая дерзость обернулась законопослушанием, а советское новаторство — архаикой. На попытку Кушнера подружиться с политикой (удачную для беспринципных инженеров человеческих душ и неловкую в рамках комнатной эстетики Кушнера) Кибиров ответил строчками: "Если Кушнер с политикой дружен теперь, я могу возвратиться к себе!"
Нобелевская премия Бродского вызвала желание реанимировать дружбу с опальным поэтом и занять вакантное место — пусть не первого, но хотя бы второго российского пиита. Недаром на последней стороне суперобложки новой книги Кушнера приведен отзыв о нем Бродского, как об "одном из лучших лирических поэтов XX века". Однако убавляющим сладость похвалы здесь является уточнение "лирическим", а также иные и многочисленные нелицеприятные отзывы Бродского о Кушнере, в данном случае благоразумно забытые.
"Тысячелистник" — книга о старости и слабости, о конце литературной эпохи. Несмотря на полученную наконец-то Государственную премию Кушнер отчетливо понимает свое положение, против которого не протестует, а с печальным достоинством соглашается. Стихи как всегда — точны, аккуратны, интимны, осторожно исповедальны и камерны. Каждое стихотворение — парус, ожидающий ветра. Но его нет и, увы, не будет. Потому что ветер, раздувавший паруса Кушнера,— советский литературоцентризм, что-то вроде суматохи в читальном зале поселковой библиотеки, которую почтил своим присутствием настоящий ленинградский поэт.
Эссе Кушнера заставляют вспомнить о его первой профессии — учитель литературы средней школы. Сентенции, перемешанные восклицаниями, снисходительно-добродушные ремарки типа "домашнее задание", повторы и признания вроде: "А я не уверен, что характер столь важен для поэта. Он выходит на поверхность, когда дар ничтожен: характером заменяют его недостаточность". Дар Кушнера не ничтожен, а отчетлив, и в русской поэзии он навсегда останется певцом камерной свободы советского интеллигента — трогательной, подробной и малогабаритной.
МИХАИЛ Ъ-БЕРГ