За что и как любят Лукашенко в Белоруссии
Белорусский город Шклов живет в предчувствии праздника. Сегодня здесь — День города. Это тем более приятно, что Шклов — родина белорусского президента Александра Лукашенко. Город ждет своего земляка: земляк обещал приехать. Лукашенко — политик странный, непредсказуемый, но, несомненно, харизматический. Многие, особенно за границами Белоруссии, его терпеть не могут. А вот в Шклове его очень любят. За что же любят Лукашенко в Белоруссии? Этот вопрос жителям Шклова задавал специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ.
Москва ближе Могилева
Он небольшой, город Шклов. Пятнадцать, что ли, тысяч людей живет в нем. И все, поверьте, стоят друг друга. Возьмем первого попавшегося. Александр Лукашенко, житель Шклова. А вот его жена, Галина Родионовна, опять жительница Шклова. А партизанский командир Николай Владимирович Дудкевич? А тетя Клара Минчукова? Все выдающиеся в своем роде люди, и обо всех будет сказано, все этого стоят.
Мы приехали в город Шклов и были готовы к чему угодно, но только не к этому. На это мы не договаривались. По всему городу, чуть не на каждом столбе, были расклеены объявления: "Покупаем волосы, не меньше 30 сантиметров, густые, хорошо расчесанные, дорого, только один день". И уже кажется, что пятнадцатитысячный Шклов только и думает о том, чтобы поскорее настал этот день, когда все изменится к лучшему.
А то все огурцы да огурцы. Тем более что нынче неурожай огурцов-то. Так уж, слава Богу, вышло, что Шклов — город огурцов. Вырастить хоть один огурец в году считает своим долгом каждый житель города. Председатель райисполкома Геннадий Лавренков, например, по его собственному признанию, в текущем году вырастил четыре.
За окном каждого дома — распаханная земля и теплицы. Не имеет значения, какой это дом, одноэтажный деревянный или высотный четырехэтажный. Кто знает, когда это повелось. Говорят, что со времен незапамятных, когда и Шклова-то не было, а была пойма Днепра и плодородный слой, на котором до сих пор родятся удивительные шкловские огурцы.
Кушать огурцы в Шклове между тем не любят. За несколько дней в городе нас угощали чем угодно, только не огурцами. Столы ломились от помидоров, колбасы вареной, курей, разнообразно приготовленных, пирогов с корицей, капустой и яблоками... Да что я перечисляю, если все равно не было на этих столах огурцов. Зазорным считается в Шклове угощать гостей огурцами. Неудобно. Это как если бы на местном комбикормовом заводе на праздничный стол выставили его продукцию. Потому что огурцы в Шклове — продукт промышленный, не для еды, а для продажи.
Продают его, конечно, не в Белоруссии. Как только начинается сезон, город садится в автомобили и едет в Москву. Москва — это бизнес, это спасение, это молитва, это американская мечта, это горе горькое. Это Москва. А что делать?
Московские гости производят на горожан оглушительное впечатление. Вот вы подъезжаете к дому знакомого и ждете его у подъезда. И пока он собирается, на лавочке возле двери оказывается, кубарем скатившись с четвертого этажа, подвижная старушка. Она запыхалась, она очень торопилась и вот успела. И она уже чинно сидит на этой своей лавочке, и только тапочки, в страшной спешке надетые из разных пар, выдают ее беспокойный и смятенный дух. Наконец, она совершенно случайно замечает вас.
— Из Москвы, что ли? — снисходительно и вяло интересуется старушка. А в глазах — такой блеск, такая страсть!
— Из Москвы,— осторожно отвечаете вы.
— Ну, давай, рассказывай, сынок! — говорит старушка, не в силах больше сдерживаться.
— О чем? — удивляетесь.
— Как? — неприятно удивляется и она.— О своей жене, о детях, о Ельцине, о долларе и рубле — все рассказывай!
И вы рассказываете.
Впрочем, для шкловской молодежи не существует комплекса расстояний. В машине моего знакомого Вовы в разгар огуречного бизнеса сломалась автоматическая коробка передач. В этом горе его навестил приятель.
— В Москве был?
— Конечно,— вздохнул Вова.— Нету там.
— А в Познани был?
— И в Познани. Не нашел.
— А в Могилеве поискать?
— Может, выберусь на той неделе. Пока времени нет.
И знайте, что от Шклова до российской столицы 600 километров, до польской Познани — 800, а до областного центра Могилева — 30. Но Москва гораздо ближе, чем Могилев.
И вот теперь Лукашенко готовится прибыть в Могилевскую область с официальным визитом. И город начал гадать: заедет в Шклов? Не заедет?
Оно нам надо?
— Точно заедет! — сказала Лена Чилак за невнимательным просмотром вечерних шкловских теленовостей.
На экране зампред райисполкома Евгений Викторович Семенкевич убеждал горожан не жечь в городе костры.
— Ну загасите вы эти костры! — примирительно говорил он.— Зачем сжигаете как бытовые, так и растительные отходы, да еще возле своих домов? Город в огне! Кто зажжет еще хоть один костер, имеем право наказать на пять минимальных окладов, а это, сограждане, миллион 250 тысяч. Оно нам надо?
— Обязательно приедет,— повторила Лена.— Два месяца назад нам то же самое говорили, и через день Лукашенко приехал.
А у зампреда тем временем на глазах вдруг сдали нервы.
— И чтобы все у меня завтра вышли на уборку территории! — неожиданно закричал он в камеру.— На уборку чтобы вышли! А то накажем. Средства есть!
— А убрать эти отходы у них средств нету,— удивилась Лена Чилак.
— Уберем, обязательно уберем отходы! — услышал ее Семенкевич. — Изыщем средства и уберем.
Впрочем, по лицу зампреда было видно, что к этой мере его могут вынудить только крайние обстоятельства.
Ну что ж, придет так приедет. Очень хорошо. Город любит своего земляка, и наоборот. Но за что? Откуда взаимность? Ведь то же самое и со всей страной, в Шклове только сильнее, осознанней и глубже. За что такая любовь?
На что живете, тетя Клара?
Муж Клары Никифоровны Минчуковой был милиционером и последние годы жизни работал заместителем начальника Шкловского райотдела милиции. Должность ответственная, и тетя Клара по праву гордится и Шкловом, и своим Казимиром, и президентом Белоруссии. Она очень любит их, а больше всех — свою дочь Зину, которая, говорит, очень похожа на мать белорусского президента.
— Чем же? — спрашиваю.
— Да как же,— не очень охотно отвечает.— Зина ведь тоже одна ребеночка ростит. Миланочка, как и Александр Григорьевич, безотцовщиной растет.
Да, я знаю. У Лукашенко нет папы. То есть он, конечно, есть, но никто не знает где. Имя его неизвестно.
— Зато знаете, какой он хороший семьянин! — бросается на меня тетя Клара.
Это я тоже знаю. Жена президента Галина Родионовна живет в Шклове и уже несколько лет отказывается переезжать в Минск. Шклов мучается: почему? У многих есть догадки, но у всех хватает деликатности не говорить об этом вслух.
— Ну и что,— говорит тетя Клара.— Разве жена все время должна быть при муже? Когда Брежнев был, часто вы видели его жену по телевизору? Нет! И у Александра Григорьевича так же. У него прекрасная жена! Она работала заведующей детским садом, и я работала заведующей детским садом. Мы были прекрасными заведующими! А недавно я встретила ее на улице. Это был вечер, и она шла пешком по улице с цветами. Я говорю: "Родионовна, ты что? Жена президента — и без машины?" Она говорит: "Ну, конечно. Я после работы казенной машиной не пользуюсь". "Вы понимаете? У меня какой-то праздник намечался, я думаю, дай приглашу ее!" А она говорит: "Приду, Никифоровна, обязательно приду!" Вот какой это человек. А когда спросила, чего к мужу не едет, она только рукой махнула: "Куда? Тут у меня все свое, куда я отсюда денусь?"
Сама тетя Клара прожила жизнь с мужем. У нее три дочери и пять внуков. Всех своих дочерей она, коммунистка с двадцатипятилетним стажем, крестила, хоть могла и серьезно пострадать за это. Но крестила, потому что, признается, Бог есть, а коммунизм еще будет.
— А живете на что, тетя Клара?
— Так на пенсию, мою и мамину, и Зина пособие на ребенка получает. Маловаты, конечно, пенсии, а продукты дорогие.
Она вдруг спохватилась и строго посмотрела на меня.
— Но когда мне жалуются, какая у нас трудная жизнь, я всегда такие разговоры пресекаю раз и навсегда! Пенсия небольшая? Зато всегда вовремя. На Россию посмотрите! Продукты дорогие? Сами их растите!
Открылась дверь, и в комнату вошла сухонькая старушка в белом платке, мама тети Клары.
— Иди погуляй, девонька моя, иди,— засуетилась тетя Клара.— Ты сегодня еще к Ленину не ходила. Ты сходи, сходи.
Старушка охнула и засеменила к выходу.
— Она каждый день к Ленину ходит. Это недалеко, в парке, отсюда метров триста. Там памятник стоит,— пояснила тетя Клара.— Ей 87 лет, она бывшая учительница, любит его. Придет, поговорит с ним, потом возвращается и рассказывает мне, что она ему сказала и что он ей ответил. И так складно у них получается.
Тетя Клара помолчала и сказала, что очень любит ездить в поезде.
— Я как сяду, как разговорюсь с людьми, да скажу, что я со Шклова, так меня сразу уважать начинают. Передайте, говорят, привет Александру Григорьевичу и его жене! А когда я начинаю рассказывать, как наш президент сено косит, все замирают. Что же касается историй, которые у вас по телевизору показывают, то это все брехня. Вот Шеремет этот. Про таких мой Казимир говорил: "Надулся, як жаба на корче". И что послов погонял, хорошо.
Недавно тетя Клара съездила в Витебскую область и вернулась расстроенная. Ей показалось, что область маленько подзапустили. Ее знакомые, с которыми она поделилась этим, согласились с ней и написали даже письмо Лукашенко, чтобы он обратил внимание. Они передали письмо местному депутату, но до президента оно так, конечно, и не дошло. Тогда они решили действовать через тетю Клару.
— Они хотели, чтобы я передала письмо Галине Родионовне. Но зачем же ее лишний раз беспокоить? К нам каждый месяц приезжает депутат Коноплев, он заместитель в Верховном совете, дружит с Александром Григорьевичем, у него приемный день в Шклове, и он хорошо Казимира моего знал. Как-то он приехал, и я пошла просить за Витебскую область.
Тетя Клара долго готовилась к этой встрече.
— Я знала, что расплачусь, когда его увижу. Казимира сразу вспомню. Вспомнила, расплакалась. Он ко мне с водой, а я вся дрожу. Он меня узнал, ты что, говорит, Никифоровна? А я сквозь слезы отвечаю: "Пришла просить за Витебскую область!" Он вроде то письмо президенту передал и в области сейчас получше стало. Там ведь такие сады, такие озера...
Ей только не нравится, когда посторонние, то есть не жители Шклова, говорят: "Наш президент". Не ваш! Наш. Шкловский. Ее разубеждают, говорят, что это раньше был ваш, а теперь наш, общий, но она не согласна делить Александра Григорьевича ни с кем.
Тут вернулась от Ленина девонька-мама тети Клары, ей не терпелось рассказать что-то важное, и я оставил их. В соседнем доме ждал меня партизанский командир Николай Владимирович Дудкевич.
От имени белорусских партизан
В этом году у Николая Владимировича юбилей, 90 лет ему будет. Он любит и умеет рассказывать про свою жизнь. Он почти не видит, едва ходит, но прекрасно слышит и все помнит, и почему бы ему не выпить сто пятьдесят. Он помнит каждое мгновение своей сознательной жизни. Вот он попал в окружение под Киевом, потом вышел, вернулся в свою деревню в Толочинском районе Витебской области и сказал ребятам, что надо пока не поздно создавать партизанский отряд. Стал командиром, принял бой и был ранен, летал на Большую землю, в Москву, лечиться, а когда вернулся, с новыми силами разгромил районную управу немцев и сжег портрет Гитлера, вот так. И воевал в регулярной армии, а потом расписался на стене рейхстага от имени белорусских партизан.
— Где я сейчас, Сашка? — спрашивает он своего сына, немолодого уже человека.
— В большой комнате, папа,— отвечает Александр Николаевич.
— А ну, дай сюда мой костюм,— командует.
Александр Николаевич приносит костюм, весь в орденах и медалях. Николай Владимирович гладит и ощупывает пальцами награды, потому что не может разглядеть их. Пальцы дрожат.
— Вот два польских креста, вот орден Отечественной войны 1-й степени, медаль "За отвагу", вот...
— А партбилет мой новый где, Сашка? — кричит.— Покажи ребятам!
Александр Николаевич долго ищет новый партбилет, с которым, вижу по нервному возбуждению Николая Владимировича, связана какая-то история. Что-то никак не может найти.
— Да в красной коробочке... ну там, где эти... американские деньги! Ну ты что там?
Александр Николаевич сразу находит. Внучки из Москвы иногда передают деду с оказией доллары, которые здесь выгодней менять на белорусские деньги, чем российские рубли. Николай Владимирович их не тратит, а складывает в ту же коробочку, где хранит самое дорогое — новый партбилет. Но категорически отказывается называть доллары долларами. "Эти американские деньги" — все, на что он способен.
— Я родился 19 октября,— сказал мне Николай Владимирович.— Как Брежнев. Хоть он моложе меня на два года, зато я в партию вступил на два года раньше, ты понял?
Дудкевич после войны много лет проработал в райкоме партии заведующим орготделом и любит свою партию безгранично. Есть у него и значок "50 лет в КПСС". На самом деле он в партии уже 67 лет.
— Прихожу я как-то домой,— рассказывал Александр Николаевич,— и слышу, как отец с телевизиром сражается. Кого-то клянет, с кем-то спорит до хрипоты. Спрашиваю, что случилось. Оказалось, что один из лидеров коммунистов ругал Лукашенко. Всю жизнь для отца партия была истиной в последней инстанции. Но не смог, видно, не вступиться за Лукашенко, первый раз в жизни пошел против линии партии. Тут ему повезло. Как раз компартия Белоруссии раскололась, и образовались две. Отец вышел из той, которая критикует Александра Григорьевича и вступил в ту, которая не критикует. Отсюда и новый партбилет.
— За что же вы его так любите, Николай Владимирович? — спросил я.— Что же он такого для вас сделал?
— Он стоит на платформе народа,— коротко ответил старый коммунист.
Мне было нечего возразить.
— Вы его больше не спрашивайте,— зашептал мне в ухо Александр Николаевич.— Он виду не подает, но страшно разозлился, что вы с ним по сто граммов не выпили, он на вас, честно говоря, очень рассчитывал. Ну, пойдемте на кухню, я вам кое-что расскажу.
Мы прошли на кухню.
— Ну что же нам его не любить? — вздохнул Александр Николаевич. — Пенсии и зарплаты выдает без задержки, 5-го и 20-го. Коммунальные услуги — дешевле некуда. За двухкомнатную квартиру я плачу 20 тысяч белорусскими, на ваши это где-то 2 рубля 20 копеек. Ну, мы платим 50 процентов, потому что отец знаменитый партизан. Все равно, полная стоимость — 4.40. Поди плохо? Электроэнергия: 58 тысяч за 100 киловатт-часов. Разве под силу человеку за месяц употребить 100 киловатт-часов? Правда, продукты очень уж дорогие. Яйца, сахар, лук дороже, чем в Москве, я проверял. И даже картошка дороже. Но это вроде бы не считается. Попробуйте сказать об этом отцу — разорвет. Тем более что Лукашенко, действительно, на платформе народа. Сейчас жатва, так он все время на полях, только на полях. Только вот урожай в этом году все равно неважный.
Мы попрощались с Николаем Владимировичем.
— Вы что на кухне делали, а? — подозрительно спросил он.— Выпивали вроде без меня? А ну дыхни, Сашка!
Сашка дыхнул.
Привет от президента
— Ну, признавайтесь,— сказал я Чилакам.— Любите своего президента?
Лена сразу ушла готовить ужин. Вова без особого удовольствия остался. Им лет по 25, и они заняты предпринимательством. То есть Вова ездит в Москву и продает там огурцы. До этого года он не выращивал их сам. Покупал в одном совхозе. На наши деньги килограмм огурцов в Шклове стоит полтора рубля. В Москве он сдает раза в три дороже. Вся операция занимает день. В совхозе рано утром машину и прицеп загружают полутора тоннами огурцов всего-то за час. Шесть часов он едет до Москвы. Еще за час разгружается, празднует победу в "Макдональдсе" — и домой. Поздним вечером он в Шклове. Все. Бизнес удался. Минус бензин.
Да, еще, когда Лена работала на рынке, на обратной дороге Вова заезжал на Черкизовский рынок и покупал одежду, потому что в этом тоже есть великий коммерческий смысл. Между Шкловом и Черкизовским рынком российской столицы вообще постоянно курсируют автобусы с желающими. 20 долларов, говорит Вова, полный цикл. Тебя привозят, ждут, увозят. Люди покупают продукты и вещи, и не на продажу, а для себя. Не в Минск же, в самом деле, ехать.
Правда, теперь все плохо. Огурцы не уродились, и Вова уже забыл, когда последний раз обедал в "Макдональдсе". И остальной Шклов перестал ездить в Москву, особенно сейчас, во время финансового кризиса, поразившего Россию. Никто теперь в Шклове не знает, что чего в Москве стоит, и на всякий случай никто пока не рискует туда соваться.
— Пробовал я автомобильными чехлами заниматься,— не торопясь, рассказывал Вова.— Покупал чехлы в Польше и вез в Москву. На польско-белорусской границе с меня брали 30 процентов стоимости этих чехлов. И все равно был смысл этим заниматься. За поездку можно было заработать 300 долларов. Но теперь президент распорядился, чтобы на таможне брали пять долларов за каждый килограмм ввозимого груза. Так и этот мой бизнес кончился, потому что выходили все 100 процентов стоимости товара. Спасибо президенту. Жить сразу стало не на что. Вы думаете, я один такой? Нас полгорода, а то и больше. Не только молодежь. Ездят люди, которым 45-50 лет. Не ездят только старики и дети. Вот эти.
Вова показал на проезжавших мимо велосипедистов. Там девочка лет тринадцати в полном соответствии с последней шкловской модой стояла на багажнике велосипеда своего бойфренда и держалась за его плечи. Ее густые, хорошо расчесанные волосы, явно длиннее тридцати сантиметров, развевались на шкловском ветру. Только один день, вспомнил я. Было очевидно, что день этот еще не настал.
А юноша выжимал последнее из железного друга, был красен, потен, потому что дорога шла в гору, и совершенно счастлив.
Это больше, чем любовь
— Нет, это не любовь,— сказал мне председатель райисполкома Геннадий Лавренков.— Это больше, чем любовь. Это уважение.
Лавренков ждал президента. Лавренков готовился, Ему было что сказать президенту. Накопились проблемы. Надо было решать.
— Александр Григорьевич, как вы знаете, вырос в неполной семье, но вы не думайте, он во всем пошел в мать.— Председатель сделал движение, как будто даже погрозил пальцем.— В мать, безусловно. Она рослая, и он рослый. И характеры! Я как-то вижу: она с вязанкой дров идет из леса. Что вы делаете, говорю! Неужто вам не принесут! А не могу, говорит, по-другому. И президент не может.
В 1979 году Лавренков работал инструктором в горкоме партии. В это же время секретарем общества "Знание" стал Александр Лукашенко. Потом Лукашенко получил сельскохозяйственное образование и стал работать председателем совхоза "Городец". А Лавренков, конечно, уже заворготделом райкома стал. Так дело и шло к 89-му году, когда вызвал Геннадия Михайловича 1-й секретарь райкома и сказал: "Кто там у нас в депутаты Верховного совета СССР выдвигается?" Лавренков рассказал, что была проработка этого вопроса и что решили выдвинуть Короткина. И еще, помялся он, у Лукашенко самовыдвижение.
— Бросай все дела и — в "Городец",— распорядился секретарь.— Он не пройдет.
Но он прошел, и Лавренков уверен, что в этом есть и его скромная заслуга.
Через некоторое время они вместе возвращались из Минска.
— Он интересовался моим мнением, стоит ли браться за президентство. А я говорил, что не стоит. А он говорил, что кто-то же должен!
Так Лукашенко стал президентом.
— Многие мои коллеги считают, что легко работать, когда президент — твой земляк. А я считаю — наоборот. Мы ведь обязаны поддерживать в чистоте образ президента. На нас ответственность. Хотя он, конечно, помнит о Шклове. За это город его уважает и любит, как вы говорите. Вы нашу новую баню видели? А узел связи? Новейший узел, европейский стандарт. А стадион? Мы же стадион достраиваем!
Я все это видел. И баню, "лазню" по-белорусски, мне так больше нравится. Трехэтажный роскошный особняк, поди с ходу угадай, что там людей моют. Лазня была на этом месте лет сто назад. Лавренков сначала хотел ее восстановить, написал об этом президенту, тот сразу прислал министра жилищно-коммунального хозяйства с обширной командой. Прикинули и решили, что лучше будет новую построить. И построили.
— А костел! Вы знаете, что мы восстанавливаем костел имени святого Станислава? Он 20 лет стоял без кровли, весь в трещинах, а мы восстанавливаем! И я уже получил от католической общины за это 12 автобусов и наладил движение общественного транспорта в городе. Президент хоть и помогал, но когда увидел, нахмурился: "Мне сказали, что ты католиком заделался". Нет, говорю, Александр Григорьевич, я православный атеист. "Это как?" — удивляется. А вот так.
— А про маслодельную фабрику вам особенно интересно будет послушать, потому что почти всю продукцию мы везем в Москву и в Смоленск. В прошлом году отправили 10 тысяч тонн молока, кефира, сметаны, творога. Кушайте, дорогие соседи.
Так комитет госконтроля прицепился к нам: вы не выполнили госзаказ по Могилевской области, потому что всю продукцию везете в Москву. А конечно! В Могилевской области наша рентабельность 1,5-2 процента, а в Москве — 60! Наложили на нас огромный штраф. Пришлось рассказать Александру Григорьевичу. Он им в комитет письмо написал. И были там замечательные слова — "недопустимость поверхностного подхода". Москва, он сказал, самый дорогой город мира, и преступление не воспользоваться этим! А вы еще спрашиваете, за что мы его любим. Эх, вы...
Президент нарасхват
Потом мы долго пытались купить в книжном магазине портрет президента, объехали три, и во всех недавно были, но кончились, потому что "сразу разбирают, говорят, надо, чтобы он во всех организациях висел, вот президент и идет нарасхват, ой, что же я вам говорю..." Но в четвертом магазине мы все-таки нашли портрет Александра Григорьевича Лукашенко — только потому, что в тот день завезли новую партию.
А недавно Лукашенко прилетал в Шклов на вертолете. В городе долго готовились к этому событию. На автодроме нашли хорошую площадку для вертолета, тем более рядом с райисполкомом. Вертолет прилетел, покружил над автодромом, сделал вираж и вдруг зашел на посадку совсем в другом месте, между трех линий электропередач. И площадка там была совсем крошечная. Лавренков потом орал на пилота:
— Ты что, идиот, не видел, куда президента сажал?!
— Да ведь это он приказал туда вертолет посадить,— пожимал плечами пилот.— Я не хотел, так он на меня, как вы сейчас, кричал. Кто, говорит, тебе зарплату платит? Я, говорит. Давай, сажай! Я и посадил.
Зачем Лукашенко вздумалось посадить самолет между трех линий напряжением в несколько тысяч вольт? Никто не знает. И знает ли он сам? А только историю эту теперь рассказывают в Шклове и за его пределами, стала она за пару недель легендой, и белорусы восхищаются отвагой своего президента. И я еще спрашиваю, за что они его любят?