Гитарист рассказал Григорию Дурново о своем отношении к термину "джаз" и о разнице в подходах до операции и после.
Начнем с терминов. Можно ли сказать, что ваша музыка относится в наибольшей степени к хард-бопу, к джазовому мейнстриму? Или в ней важнее эксперименты?
Мне очень трудно найти специальный термин для музыки, которую я играю. Моя музыка происходит из культуры, к которой я принадлежу, это мои чувства, мои переживания в данный момент. Ее можно называть джазом, бопом, иногда фьюжн. Но мне важнее, какая мысль за ней стоит.
В одном материале о вас подробно описывалась ваша домашняя коллекция дисков: в ней обнаружились и современная классическая музыка, и рок. Вы все это действительно слушаете, эта музыка важна для вас?
Я испытал влияние очень разной музыки — и до сих пор испытываю. На меня влияет не только джаз. На самом деле, сейчас я много впитываю от разнообразных форм духовной музыки — григорианского пения, например. То же я могу сказать и про различные виды классической музыки, музыку разных культур — японской, в частности, или еще какой-то. Все зависит от направления моих мыслей в определенный момент, от того, что доставляет мне удовольствие.
В вашей дискографии есть примеры неожиданного сотрудничества, которые воспринимаются скорее как шаг в сторону от, так сказать, магистрального пути — впрочем, вы можете с этим не согласиться. Я имею в виду ваше участие в The Philadelphia Experiment, в проектах, связанных с этнической музыкой. Зачем это вам и что это для вас?
Когда меня приглашают принять участие в новом проекте с другими музыкантами, я прихожу туда без предубеждения. У меня нет никаких предварительных ожиданий в отношении того, что произойдет. Я подстраиваюсь. Представьте себе воду, которую наливают в стеклянные сосуды разной формы. Вода принимает форму сосуда, в который ее налили. В таких экспериментах я просто принимаю ту форму, в которую меня наливают. И мне это нравится. То же, кстати, касается и места, в котором я выступаю. Я впитываю среду, культуру, людей, ту реальность, которая меня окружает.
Что вы думаете о ситуации с джазом сегодня? Я имею в виду музыкантов, которых часто принято называть джазовыми.
Я вообще не использую термин "джаз". Я рассматриваю музыку в более широком смысле. Мне интереснее индивидуальности. Недавно я изучал творчество некоторых российских гитаристов. Я обнаружил, что Саша Старостенко больше похож на блюзового музыканта, хотя его называют джазовым. Андрей Рябов в большей степени относится к джазу. А Игорь Золотухин играет фьюжн-поп. Но всех троих называют джазовыми гитаристами. Мне кажется, термин "джаз" слишком сильно ограничивает подход к индивидуальностям, я не считаю это понятие важным определением творчества. Слово "джаз" отражает чьи-то вкусовые предпочтения. А мне интереснее предпочтения конкретных индивидуальностей.
Были ли музыканты, с которыми вы играли и до и после операции? Стали ли вы по-другому общаться, по-другому играть?
Были. Например, басист Стэнли Кларк и барабанщик Ленни Уайт. У меня изменилось отношение к игре с точки зрения того, почему она доставляет мне удовольствие. До операции наше общение сводилось к профессиональному. После операции это было уже гораздо больше похоже на дружбу. Можно сказать, что я вырос. Это не значит, что всем молодым музыкантам надо перенести операцию, чтобы их подход изменился. Все дело в возрасте. Годы идут, и мы узнаем о жизни все больше и больше, видим больше ценного. До операции меня прежде всего интересовало, как добиться успеха, как сделать карьеру. С годами начинаешь с большим интересом относиться к жизни и с большим уважением друг к другу.