Исполнилось 65 лет Роману Поланскому. Эта дата совпала с 30-летием его самого знаменитого фильма "Ребенок Розмари" и последовавшего вскоре убийства жены режиссера актрисы Шэрон Тэйт, которое многие считают началом конца "эры цветов и любви".
К публичности своего существования Роману Поланскому не привыкать. Его слава — будоражащий отблеск богемного имиджа, экстраординарной судьбы, которую он описал в книге "Роман Поланского", ставшей бестселлером.
Этот имидж складывался не один год. Начиная еще с Польши, где Поланский, юношей сыгравший в первой картине Вайды "Поколение", блестяще дебютировавший как режиссер фильма "Нож в воде", имел все основания стать учеником-отличником "польской школы". Но предпочел другой путь.
Поланский родился и провел первые три года жизни в Париже, потом переехал с родителями в Краков, во время войны в восьмилетнем возрасте потерял мать, погибшую в концлагере. Он никогда не был ангажирован в польскую проблематику, всегда предпочитал космополитические универсальные модели. А если и приправлял их душком восточно-европейского мистицизма, то для большей пикантности.
В 1965 году Поланский снял в Лондоне фильм "Отвращение". Он превратил скучную мещанскую квартиру в арену кошмарных галлюцинаций, источником которых может служить все: стены, чемоданы, шкафы, двери, дверные ручки, лампы, гипертрофированный бой часов, звонки в дверь и по телефону. "Отвращение" может служить практическим пособием как по психопатологии, так и по кинорежиссуре. Это удивительно емкий прообраз более поздних работ Поланского.
Голливудским дебютом Поланского становится "Бал вампиров" (1967), где он снимает свою молодую жену Шэрон Тэйт. Появившийся в 1968-м "Ребенок Розмари" открывает зрелого Поланского и знаменует его не превзойденную по сей день творческую вершину. Этот фильм сразу входит в киноклассику и кладет начало "сатанинской серии" в новом американском кино.
То, что произошло вслед за этим, многократно описано и интерпретировано. Всю изощренность экранных фантазий Поланского (Розмари беременела от дьявола и становилась мадонной сатанинской секты) превзошла трагедия на голливудской вилле с Шэрон Тэйт. Она, беременная на девятом месяце, и ее гости стали жертвами ритуального убийства, совершенного "Семейством фрегатов" — сатанинской сектой Чарльза Мэнсона.
Прошло тридцать лет. Поланский — не в пример другим шестидесятникам — почти не изменился ни внутренне, ни даже внешне. Он выглядит как слегка потертый жизнью пацан из краковской подворотни. На вопрос коллеги, с которым сто лет не виделись: как жизнь? что делаешь? — отвечает: "Как всегда, трахаю манекенщиц".
На исходе десятилетия его стилистом и хроникером Дэвидом Бейли был выпущен фотоальбом "Коллекция бабочек безумных 60-х годов". Молодой режиссер с польским паспортом обнимает американскую старлетку. Шэрон Тэйт не единственная из персонажей этой книги, кто к моменту выхода книги сполна расплатился за культ свободы и превратился в тень. Поланский, прошедший через те же моды и соблазны, так же хипповавший, так же чудивший с сексом и наркотиками, остался жить.
Может, потому, что прошел социалистическую прививку от идеологии? Во всяком случае, в том роковом 68-м он не ринулся на баррикады и не захотел вместе с Трюффо, Маллем и Годаром закрывать Каннский фестиваль, куда был приглашен в жюри. Он не считал его "слишком буржуазным" и не внял пламенным призывам революционеров, предпочтя изоляцию в компании с "советским ренегатом" Рождественским. И каковы бы ни были его личные мотивы, ясно одно: он остался нейтрален, равнодушен и исполнен иронии к этой битве, как и любой другой, самонадеянно пытающейся искоренить зло.
Спустя два с лишним десятилетия Поланский был награжден президентским мандатом в то же самое каннское жюри. То же да не то: пейзаж Лазурного берега разительно переменился. Можно даже сказать: этот самый пейзаж доверили самолично оформить, довести до совершенства Поланскому. Парусник, ставший декорацией его фильма "Пираты" — язвительной пародии на "Броненосца 'Потемкина'", несколько лет стоял пришвартованный перед фестивальным дворцом.
Поланский один из первых, один из немногих вовремя выпрыгнул из интеллектуальной резервации, в которую загнало себя кино. Его ругают за то, что потрафляет жрецам коммерции, его называют гедонистом, совратителем малолетних, к нему липнут самые фантастические домыслы и сплетни. Пускай. Пусть пресса иронизирует по поводу его роста и эротической активности, зовет его современным Кандидом, не извлекающим уроков из прошлого. Пускай. Когда 65-летний коротыш с волосами до плеч величественно поднимается по каннской — или гданьской — сцене, напряжение и восторг публики одинаково иррациональны. Она в стократной пропорции отдает ему то, что отобрала из его личной жизни для своих обывательских радостей. Он притягивает и влечет ее своим сверхчеловеческим запахом — как парижский парфюмер Гренуй.
Поланский похож на беженца, за которым уже давно никто не гонится и который на бегу достиг немыслимого благополучия. Беженство — его естественное состояние и жизненный стиль. Меняя города и страны, студии и подруг жизни, он словно бежит от самого себя, от собственных воспоминаний. И возвращается — куда? Правильно, к началу. "Горькая луна" — почти что римейк тридцатилетней давности "Ножа в воде". Об этом фильме один из фестивальных экспертов сказал: "Very, very Polanski".
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ