МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Если русский меценат возьмет под свое попечительство литературную премию, книги лауреатов станут выходить в обложках из титанового листа.
Приятно тряхнуть стариной погожим августовским утром: выйти на бульвар да остановиться в задумчивости у дверей обменного пункта. Что курс? Менять иль не менять, и если да, то сколько? Потрясание стариной есть вообще занятие почтенное, да и чем тут еще трясти? Новизна приживается у нас трудно, как-то так мучительно, что иной раз кажется: лучше б этой новизны и не было вовсе.
Так было всегда — например, ровно триста лет назад, когда Петр Первый издал знаменитый указ о принудительном бритье бород и ношении европейской одежды. Указ был встречен без восторга: бояре совершенно справедливо усмотрели в нововведениях неоправданные покушения на свою частную жизнь и гражданские права, хоть, конечно, и не знали таких слов. Проблема заключается в том, что в каждом сидит как Петр, так и боярин — что и продемонстрировал Вячеслав Зайцев, гражданин и кутюрье, откомментировав старинный указ. Глубокомысленный портной заметил совершенно по-боярски, что "привлекательность России была и остается в ее непостижимости, и наша ментальность, которую трудно объяснить, выражается в самопожертвовании, в самоотдаче другому, хлебосольности, широта и размах которой все-таки еще существует на Руси".
Тут спорить не с чем, разве что с синтаксисом. Ментальность объяснить трудно, о чем и свидетельствует следующий словесный пируэт, сделанный мастером реглана: "Сегодня происходит колоссальное засилье западной индустрии моды, открываются бесчисленные бутики, звучит низкопробная музыка". Логическую связь между засильем индустрии, бутиками и музыкой не смог бы объяснить и сам Петр, но одну совершенно петровскую вещь, а именно желание навязать свое понимание того, как надо, уловить можно.
Но даже петров указ свидетельствует об известной неуверенности в собственной правоте. Зачем навязывать что бы то ни было: бритье физиономий или драповые размахайки с бантами,— если можно убедить в целесообразности, удобстве и красоте оных на собственном примере? Именно так поступили несколько лет назад учредители Букеровской премии. "Букер" — английская компания, занимающаяся оптовой торговлей продуктами питания. Зачем, казалось бы, акулам пищевого опта продвигать свое имя на таинственном и ненадежном российском рынке? Говорят, начальный импульс произошел из обстоятельства частного: директор фирмы Букер и тогдашний посол Великобритании в России — школьные приятели. И однажды у стойки паба... Словом, понятно.
Но явившись случайно, Букер оказался в постперестроечной России как нельзя более к месту. Конечно, решения жюри были спорными. Ни разу не были награждены произведения стилистически выдающиеся или широко читаемые. Тем не менее в девяностые годы Букер был самой престижной российской литературной премией. Почему "был"? Потому что слухи по Москве распространились внятные и совершенно серьезные: компания "Букер" прекращает финансирование премии и вообще уходит из этого проекта. О чем и будет объявлено официально в сентябре, когда будет оглашен шорт-лист кандидатов 1998 года.
Итак, англичане, никому ничего не навязав, показали пример и покидают сцену. У премии есть другой спонсор — русские водочные магнаты Смирновы, но, согласитесь, Букеровская премия и премия Смирновская (если она будет) суть вещи разные. Конечно, "Смирновка" — напиток русскому писателю заведомо не чуждый, но присутствие англичан придавало премии необходимый оттенок, или хоть иллюзию, европейскости.
Что не только лестно, но и полезно с гигиенической точки зрения. Меценатство в России, когда не ограничено хоть слегка рамками здравого смысла, принимает, по справедливейшему замечанию кутюрье-мыслителя, непостижимые формы. Директор брокерской компании "Вашъ финансовый попечитель" Василий Бойко на собственные средства упрятал под пуленепробиваемые стекла все полотна А. Саврасова, находящиеся в Третьяковской галерее. Зачем бы? Но не подходите сюда с общим аршином, не суйтесь со своим жалким ratio. Тут гульнул благороднейший порыв, тут развернулась душа во всю необъятную ширь. Говорят, бизнесмен хотел остеклить даже те полотна, которые находятся в запасниках,— но кое-как отговорили. Пара-тройка лишних стеклышек досталась Куинджи и Федору Васильеву. Что люблю — то защищаю, как умею. Вообразить себе маньяка, подкрадывающегося с банкой кислоты или бритвою к трогательно-обрыдшим "Грачам", обычному человеку трудно. Но предприниматель, который, возможно, круглые сутки ходит в бронежилете и ездит в танке, загримированном под "Мерседес", рассуждает иначе. Что ж, получилось скромненько, но чистенько. Если г-н Бойко возьмет под свое попечительство экс-букеровскую премию, книги лауреатов, вероятно, станут выходить в обложках из титанового листа, и прочесть их можно будет только с помощью приборов ночного видения.
"Сохранить культуру" — словосочетание бессмысленное: как чего начинаешь сохранять, так тотчас это и перестает быть культурой. Помещенная за стекло живопись обращается в нечто другое — монумент тому, что когда-то было живо, имело соответствующую ауру и воздействовало на сердца.
В прошлые выходные сгорел "Приют 11" — альпинистская гостиница на Эльбрусе. Это алюминиевое сооружение, с тридцатых годов стоявшее на леднике на высоте 4200 метров, было для нескольких советских поколений важнейшим романтическим символом. Даже если "Приют" построят заново и новый будет краше и удобней прежнего, настроение уже не вернется. Испытать себя, решить мировые вопросы, спеть под гитару что-нибудь вроде "а когда ты упал со скал, он стонал, но держал"... "Приют 11" был одним из узлов советского интеллигентского универсума, такой же несущей частью, как бороды в универсуме допетровских бояр.
Не стоит торопить события: что отжило, исчезнет само. Возможно, и Букер, и героический новый русский, и мысли Славы Зайцева, и даже уличные пункты обмена валюты — явления ностальгические, странноватые памятники догорающей ельцинской России, и пора уже брать их под бронированное стекло.