Ровно шесть лет назад, 14 августа 1992 года, войска Госсовета Грузии перешли абхазскую границу и через три дня с боями вошли в Сухуми. Так началась грузино-абхазская война. Война давно закончилась, но мира все равно нет. Четвертый год на границе по реке Ингури стоят российские миротворцы. С непризнанной кровавой границы — специальный корреспондент Ъ ВАЛЕРИЙ Ъ-ДРАННИКОВ.
Абхазия
Ранним летним утром гальская земля пахнет раем.
Днем, когда сорокаградусная жарища раскалит и землю, и воздух, и бронежилеты, слабый ветерок будет разносить вокруг только кислый запах солдатского пота. Но ранним летним утром эта земля пахнет раем.
Женщины появляются у границы с раннего утра, часов с восьми, редкой вереницей. Черные платья делают их похожими на странных паломников, которые бредут неизвестно куда и неизвестно зачем. Хотя на самом деле путь их совсем не долог и идут они домой, в родные села, от которых этих женщин и отделяет-то всего восемьсот метров моста через Ингури, шлагбаум российских миротворцев да контрольно-пропускной пункт никем не признанной республики Абхазия. Только не видно радости на лицах от скорой встречи с родным очагом. Очаг потух, и у этих людей нет уже ни сил, ни веры снова разжечь его.
Но каждое утро они все равно переходят через Ингури, потому что в огородах желтеет высоченная кукуруза, гнутся от созревших плодов ветки персиковых деревьев, глохнут под сорняками чайные кусты, и кому-то надо все это полоть, собирать, сушить.
— Вечером опять вернутся в Грузию. Больные люди. Крестьяне. Сами не знают, что хотят. Здесь у них дома, здесь у них поля, здесь у них власть и порядок. Что еще надо для нормальной жизни, как говорил незабвенный Абдулла.— Рафик Кокоскерия, начальник абхазского КПП "Ингурия", заразительно смеется, и в его неожиданно изумрудных глазах мечется веселое недоумение.
Мы сидим под огромным платаном метрах в пятнадцати от моста. Серо-мраморный ствол густо иссечен пулями, но дерево выжило и щедро швыряет вниз роскошную, плотную тень. Как раз вовремя. Августовское раскаленное солнце медленно выползает из-за недалеких гор, и скоро здесь нечем будет дышать.
— Рафик, а почему среди беженцев почти не видно мужчин?
— Им нельзя. Если ты сбежал, значит, воевал против нас. Значит, назад тебе дороги нет. Арестуем и будем судить. Они это знают, вот и не идут. Только ты не думай, будто мы звери какие. Вот на днях пришел один инвалид. Молодой парень, а глаза нет, руки нет. Ясно же — потерял на фронте. Говорит — хочу домой. Так что ты думаешь, мы его схватили? Нет, конечно. Развернули, дали по жопе и посоветовали больше не возвращаться. Нет, мы же не звери.
Рафик опять расхохотался. Глядя на этого веселого парня в камуфляжных штанах и болотной футболке, очень трудно было поверить, что еще шесть лет назад он жил в Москве, имел три магазина, ходил в театр "Ленком" и даже дружил с Александром Абдуловым. 14 августа 1992 второго года, едва услышав, что грузинские танки идут на Сухуми, он бросил свои магазины и первым же рейсом рванул на Кавказ.
— Ты знаешь, когда мы с Сашей Абдуловым в последний раз виделись? Аж в девяносто третьем. Перед наступлением на Сухуми. Тогда затишье недолгое было, а в Сочи — "Кинотавр". Вот я с фронта и махнул на пару дней. Помню, сидим в ресторане, а за соседним столиком — Данелия. Я прямо обалдел. Я ж его "Мимино" раз десять смотрел. Что ты думаешь — три бутылки шампанского послал. Потому что война — это война, а искусство — это искусство. И не надо путать.
Он вдруг резко скинул с плеча автомат, словно путать собирался именно я. Но Рафик только махнул им в сторону реки.
— Вот смотри: Данелия — грузин, и там — грузины. Только Данелия кино делает, и я на колени перед ним стану. А те каждую ночь стреляют, мины на дорогах ставят, русских миротворцев взрывают, наших ментов убивают. Это что — люди? Пока так будет — здесь им не жить.
Переход от благодушных воспоминаний к яростной злобе был мгновенен и страшен, как выстрел.
— Еще смотри. Да не туда, на мост смотри. Видишь плакатик? "Здесь стреляют". Кто в кого стреляет? Это бандиты в ваших миротворцев стреляют. А они, пока пулю в лоб им не воткнут, не ответят. Долбанули бы по их базам, и все эти лесные братья разбегутся с мокрыми штанами. Ты что, думаешь, в Гали не знают, где эти базы? У вас что, разведка не работает? Еще как работает. И ни шиша. Миротворцы своим бездействием знаешь что делают? Бандитам боевой дух укрепляют. Это я говорю.
Грузия
Километрах в полутора от моста, уже на грузинской стороне, у подножия старинной крепости Рухи притулилось несколько коровников бывшего колхоза "Победа". В коровниках давно уже нет скота. Там остался лишь тяжелый навозный дух. В коровниках живут беженцы-менгрелы из Гальского района Абхазии. Наспех перегороженные фанерой десятиметровые клетушки стали пристанищем на долгие годы многим крестьянским семьям.
У проема, давно забывшего про дверь, ветхая старушка стирала в корыте адидасовский костюмчик. Мухи с гнусным жужжанием вились над ее головой, но она мало обращала на них внимания, лишь изредка отгоняя слабым взмахом иссохшей руки.
— Бабуля, а где народ? — спросил я, удивленный тем, что кроме нее да трех пацанов, гонявших в футбол, вокруг не было ни души.— На работе, что ли?
— Какая работа, нет у беженцев никакой работы,— с грустным сожалением констатировал Джелал Александрович Кутателадзе, полковник грузинской армии и командующий грузинскими миротворцами в Зугдидском районе. Утром он приехал на мост для участия в четырехсторонней встрече российских миротворцев, ооновских наблюдателей, руководителей администрации Гальского и Зугдидского районов, и я упросил полковника подбросить меня в Грузию.
...Это была странная встреча у моста, на которую командующий российскими миротворцами генерал-майор Сергей Коробко прилетел на вертолете, ооновские наблюдатели примчались на белоснежных "Лендроверах", абхазы приехали на старой раздолбанной "Волге", а грузинская сторона прикатила на новом армейском "газике". За длинным столом под маскировочной сеткой собрались люди, от чьей доброй воли зависит мир на этой земле. И принужденное рукопожатие через стол дорого стоит. Недавно назначенный главой абхазской администрации Гальского района Руслан Кишмария, наверное, с радостью перестрелял бы своих партнеров по переговорам, потому что не дай Бог каждому пережить то, что выпало на долю этого мощного, высокого блондина. Его старшего брата, генерала Кишмария, взорвали в машине на улицах Сухуми. Его младшего брата выкрали, пытали, а потом на этом мосту вернули обезглавленное тело. Но он пожимает протянутую руку, и это сейчас главное.
— Господа,— начал встречу Сергей Коробко.— На прошлой неделе мы приняли, на мой взгляд, очень важное решение: каждое преступление, совершенное здесь, будут теперь расследовать специалисты всех четырех сторон. Чтобы ни у кого, как это было раньше, не возникало и тени сомнения, будто российские миротворцы кого-то покрывают. К сожалению, уже есть повод для работы этой группы. Три дня назад неизвестное бандформирование совершило нападение на абхазский милицейский пост. Один милиционер убит, семеро ранены.
— Мы приносим свои глубокие соболезнования абхазской стороне по поводу этого трагического инцидента,— полковник Кутателадзе грузно поднялся из-за стола, снял берет и медленно пригладил седой бобрик. Его голос был в меру печален и торжествен.— Но вы поймите нас правильно — нападение на пост совершили неконтролируемые люди. Мы не можем уследить за каждым.
— Кто неконтролируемые!!! — Кишмария даже подскочил на скамейке, грозно нависнув над столом переговоров.— Я официально заявляю, что все бандитские группы находятся под полным контролем грузинских властей. Вы говорите, что не способны за ними уследить. Мы вам поможем. Мы вам передадим списки всех этих подонков.— Он готов был сорваться на крик, желваки гуляли по загорелым скулам, и только присутствие русского генерала заставляло главу сдерживаться.— Хотя зачем вам списки. Я уверен, что после совещания на том берегу вы будете обниматься с Коброй.
Средь бела дня неуловимый Кобра — полевой командир Анзор Цварацхели — стоит на мосту, да еще с распростертыми объятиями! Эта захватывающая воображение картина и заставила меня напроситься в "газик" полковника Кутателадзе. Но то ли Кобра устал стоять с распахнутыми руками, то ли Руслан все-таки до конца не знал истинных намерений полевого командира, но ни объятий, ни вообще партизан-бандитов я так и не увидел. И вот стою у старого коровника и пытаюсь разговорить седую женщину, явно смущенную и вниманием, и камерой нашего фотографа Васи Шапошникова.
— Так что, бабуля, где народ?
— Она не понимает.— Полковник перевел вопрос на грузинский, но, видно, женщина отвечала на менгрельском, и Джелал Александрович несколько раз переспрашивал, сам не сразу понимая ответ.
— Говорит, на кладбище все ушли. Сосед на днях помер. Только она с сыном осталась,— и полковник показал на пацана лет девяти, который неслышно пристроился сзади.
— Наверное, с внуком,— поправил я, полагая, что полковник все-так
и не так уж силен в менгрельском. Полковник переспросил.
— С сыном, с сыном,— радостно закивала старуха, улыбаясь щербатым ртом.
— Извините, пожалуйста, сколько же вам лет?
— Сорок два,— ответила женщина и виновато посмотрела на нас давно потухшими глазами.
Магулии было сорок, когда абхазские милиционеры под вечер зашли в ее дом. "Хозяин,— сказали они мужу,— мы партизаны. Покорми чем можешь". Хозяин вынес хлеб, сыр и воду.
— Ах ты сука! Рад бандитам,— сказали милиционеры и расстреляли хозяина. Потом подожгли дом. Дом был большой и крепкий. И никак не хотел гореть. Наверное, в нем еще можно было жить, только для Магулии в тот вечер жизнь почти кончилась. Она похоронила мужа и навсегда ушла из родного села.
— Вы действительно не хотите возвращаться? Но ведь невозможно вечно жить в коровнике.
Она так яростно замотала головой, что черная вдовья косынка свалилась на землю и седые волосы разлетелись на ветру.
— Никогда! Никогда! Не хочу детей терять. Их поднять надо. Подниму, тогда здесь умру.
— Но на что же вы живете?
— Грузины помогают. Денег дают. Девять лари в месяц. (Девять лари — примерно сорок пять рублей, прикидываю я.) Недавно помощь привезли, гуманитарную. Сто пятьдесят граммов масла, двести граммов макарон и картошки. Пять таких больших картошек.
— Вам из Москвы, наверное, дико все это видеть. А здесь люди давно привыкли к такой жизни. В Зугдидском районе сейчас больше пятидесяти тысяч беженцев. И старых, и уже новых после майских событий. В Зугдиди, как когда-то в Сочи в курортный сезон, не протолкнешься. Работы нет, с жильем туго,— полковник посмотрел на часы "Картье", давая понять, что пора и честь знать, но в этот момент на тропинке, ведущей к коровнику, появилась толпа людей, вернувшихся с кладбища.
— Журналист! Какая газета? "Коммерсантъ"? Я сам коммерсантом был.— От давно небритого мужика густо исходил приятный запах чачи.— У меня дом был. Девять комнат было. Две машины было. Я семь тонн мандарин собирал. Полторы тонны фундука. Как король жил. Все сожгли, все разграбили. Ты об этом напиши, журналист. Что говоришь? Про миротворцев надо? Тогда я тебе про миротворцев скажу. Такое скажу... Может быть, они абхазских бандитов ловят? Может быть, людей защищают? Солярку продают... Да отцепись, женщина! — он зло повернулся к жене, которая при слове "солярка" вдруг что-то страстно заговорила.— Пусть пишет. Я свое отбоялся. Записывай — я, Нугзари Чедия, не знаю, зачем здесь русские миротворцы.
Россия
— Вы сегодня в Гали едете? — тревожно спросила тетя Нателла. В ее железной будке под названием "Кафе" я пил по утрам крепчайший кофе по-восточному. Один рубль за чашку, которая чуть не выпала у меня из рук от ее вопроса, потому что о нашей поездке не ведал никто.
— Вы там поосторожнее. Это не Сухуми. Там стреляют.
...Штаб российских миротворческих сил в Гали разместился в центре города. Ни центра, ни города, в общем-то, почти не осталось. Перед штабом — роскошный сквер, где вольготно пасутся свиньи. У чудом уцелевшего киоска резко затормозил автобус, и человек двадцать бородатых мужиков в тренировочных штанах, майках и с автоматами бросились на штурм торговой точки. Ну вот и началось, грустно подумал я, медленно пятясь под крутой бок бронетранспортера. В то время как фотограф Вася Шапошников отважно рванул к "партизанам".
— Гагринская милиция. С зачистки вернулись. Сейчас водки наберут и домой.
Владимир Николаевич, штабной подполковник, наотрез отказавшийся назвать свою фамилию, сам в каске и бронежилете, протягивал и мне новенький "броник". Вспомнив завет тети Нателлы, без колебаний натягиваю массивный панцирь. Мы едем в верхнюю зону безопасности, на 108-й блок-пост российских миротворцев. 31 июля истек срок очередного мандата, выданного им советом глав СНГ, и до следующего саммита в сентябре миротворцы находятся на границе Абхазии и Грузии как бы по собственному желанию.
— И что характерно. Стоит только истечь мандату, как идет напряг. Мины ставят, посты обстреливают. Будто боятся, что уйдем. А зачем уходить, смотри — красота какая,— орет мне на ухо Владимир Николаевич, стараясь ором перекрыть натужный вой мотора.
Два бронетранспортера медленно движутся по горной дороге. На первом сидят саперы, неотрывно следящие за шоссе. За долгие месяцы службы путь изъезжен вдоль и поперек, и каждый метр этого пути ребята знают наизусть. Едва возникает подозрительный бугор, машина останавливается, и в ход идут миноискатели. Вместе со снайперами мы громоздимся на втором, и Владимир Николаевич довольно увлеченно рассказывает, что именно этот бронетранспортер и подорвался две недели назад.
— Вот так же шли: транспортер и "Урал". Так эти сволочи управляемый фугас подложили. Когда транспортер прошел, они и рванули. Кабину "Урала" разнесло — не собрать. Слава Богу, никто не погиб. Но троих ранило, четверо контужены. Вы руку-то отпустите.
Я оторвал руку от железяки, за которую судорожно держался в пути.
— Дырку видите? Это осколком пробило — и лейтенанту Жубило в плечо рикошетом. Он как раз на вашем месте сидел. Да вы не волнуйтесь, транспортер два раза на мину не наступает.
Да я и не волновался. Нас окружала такая божественная красота, что все эти бронетранспортеры, бронежилеты, автоматы казались нелепыми до неприличия. Белоснежные магнолии, алые азалии самостийно росли вдоль дороги. Из-за высоких оград к нам тянулись ветки еще зеленых мандаринов, а за ними, за этими мандариновыми рощами, высились роскошные двухэтажные особняки. Только как бы недостроенные. Словно бы в одночасье охватил эти места строительный бум, стены возвели, и осталось только накрыть их крышами да вставить рамы.
— Жуть, да? Все сожжено. Последние сожгли в нынешнем мае.
— А где же гарь и копоть?
— Вы здесь весной не бывали? Тут такие тропические ливни, что смывают все. И что характерно, мне через сорок пять дней на "гражданку". Вот бы где жить,— огорчительно протянул подполковник и дал очередную команду трогаться.
...А шлагбаум мы чуть не снесли. То ли солдат зазевался, то ли водитель дал газу, но 108-й пост российских миротворцев приветствовал меня мощнейшим ударом по спине. К счастью, в тот день это было единственное ЧП в менгрельском селе с красивым названием Квемогушурия.
Колючая проволока обежала квадрат с полгектара и вернулась к наблюдательному окопу под маскировочной сеткой, с которого, собственно, и начинался 108-й пост российских миротворцев. За проволокой — поношенный дом с окнами, забитыми досками,— казарма для шестнадцати солдат и двух офицеров, две неглубокие ямы, из которых торчали тонкие пушки боевых машин десанта, ходы сообщений, глубокими морщинами искорежившие ярко-зеленую поляну, да наблюдательные окопы на все четыре стороны, из которых двадцать четыре часа в день, два раза по четыре часа каждый всматриваются миротворцы в безмятежный и опасный мир. Да еще фундук, жирно блестящий бежевыми боками и рассыпанный на брезентах для просушки.
— Не пропадать же добру. А солдатам в радость. Видите, какой орешник рядом. Хозяева давно бежали, так что орехи теперь нам и свиньям. Разрешите представиться, командир сто восьмого поста российских миротворческих сил гвардии лейтенант Дмитрий Шутов.
Гвардии лейтенант Дмитрий Шутов походил скорее на сына полка, нежели на командира. Маленький, крепенький, с розовощекой мордашкой, он смотрелся среди рослых десантников юным пионером из игры "Зарница". Но этот парнишка командовал постом уже четвертый месяц, и, как подчеркивал подполковник Владимир Николаевич, пост был на отличном счету.
— Готов отвечать на поставленные вопросы.
— Да что ты, командир, так официально. Расскажи просто о житье-бытье миротворцев.
— Значит так, наш воздушно-десантный батальон миротворческих сил был сформирован на базе Псковской семьдесят шестой воздушно-десантной дивизии. Все офицеры и солдаты — добровольцы. Родителям солдат командование отправляло письма, испрашивая их согласие. Задачи миротворческих сил на границе Грузии и Абхазии следующие: недопущение проникновения тяжелой военной техники в зону безопасности. Здесь, в Гальском районе Абхазии, она имеет ширину пятнадцать километров и тянется вдоль всей границы. Недопущение строительства военно-инженерных сооружений: окопов, траншей, дотов. И проверка на дорогах автотранспорта и граждан на предмет незаконного хранения оружия и боеприпасов. А как их, к черту, проверишь, если здесь можно купить любой документ. Хоть министра обороны, хоть президента.— От огорчения лейтенант перешел вдруг на нормальный язык и стал от этого еще моложе и симпатичнее. В беседку, где мы сидим, из дома доносится звонкая автоматная очередь.
— Не тревожьтесь, это бойцы видик смотрят. Те, кто свободен от дежурства. Жалко, за четыре месяца кассеты все пересмотрели раз по десять, а новых не везут. Ну да Бог с ними, завтра смена.
— Тяжело четыре месяца безвылазно на этом пятачке?
— А вы как думаете? Это со стороны кажется — горы, солнце, фундук, персики. А стоит только расслабиться, и жди беду. Здесь каждый день, каждый час надо ее ждать. Как в мае.
Они прибыли на пост из Гудауты в апреле. А до этого проходили двухмесячную усиленную подготовку. Им читали лекции по психологии и выживанию, их учили офицеры, побывавшие миротворцами в Югославии. Им даже построили учебный пост. В общем, они были готовы ко всему, но только не знали, что это все начнется так скоро. 26 мая, в День независимости Грузии, с той стороны реки Ингури в Гальский район проникли вооруженные отряды и напали на абхазские части. Снова запылали села.
— Шесть дней шла война. Абхазы так и говорят — вторая шестидневная война. И хотя основные бои шли в нижней зоне, у Гали, здесь гуляли мародеры. В первый же день около сотни местных жителей прибежали к нам, вот на эту поляну. Женщины, дети, старики. И все шесть дней жили здесь. И так на всех постах. Мы выкатили к дороге боевые машины пехоты, и ни одна сволочь не посмела сунуться сюда. Руки у меня чесались жутко. Ну вы только подумайте, в километре от меня мародеры грабят, насилуют, жгут, а я ни-ни. Я могу ответить только в случае прямого нападения на пост. Потому что у нас мандат не на принуждение к миру, а только на его поддержание. И все равно миротворцы в мае спасли тысячи людей. Я тогда еще подумал: а было бы постов побольше? Ведь нас здесь всего полторы тысячи человек, хотя по мандату должно быть три. Да видно, нет у России денег.
— Кстати, лейтенант, а миротворцы за что страдают?
Он вначале, кажется, не понял вопроса.
— Это вы насчет денег? Нормально у нас с деньгами. Я бы даже сказал, хорошо. Двадцать два рубля в сутки — это командировочные. Тысяча триста в месяц — премиальные. И на базе в Пскове должностной оклад идет — девятьсот рублей. Всего, значит, выходит две тысячи восемьсот шестьдесят рублей. У солдат премиальные поменьше, но тоже приличные. За май уже получили. Да еще здесь, как в горячей точке, месяц за три засчитывается.
2860 рублей — это примерно 450 долларов. Были у меня сомнения: зачем едут наши военные в Абхазию? Но теперь понимаю, рискуют они все-таки не из-за денег.
...Тем вечером старейшины села Квемогушурия устроили проводы командира 108-го поста российских миротворческих сил старшего лейтенанта Дмитрия Шутова. Они бы и солдат пригласил, но солдатам, по уставу миротворцев, не положено вступать в тесные контакты с местным населением. Во избежание потери иммунитета-нейтралитета.
Старики ели жареного поросенка, пили прошлогоднее красное вино и говорили много красивых слов про российских миротворцев. А потом встал староста села, высокий седобородый менгрел, и сказал так:
— Ты, командир, конечно, знаешь, что Бог создал мир за семь дней. И то у него не все получилось так хорошо, как он задумывал. Люди не боги. Они не могут так быстро. Ты со своими солдатами пробыл здесь четыре месяца. И может быть, мир на нашей земле стал чуть-чуть ближе. Творить мир — очень тяжелое дело. Но ведь оно — промысел Божий.
Гвардии лейтенант опрокинул граненый стакан и рявкнул дрогнувшим фальцетом:
— Служу сотворению мира!