А "Парижская жизнь" путешествует по Европе
Одной из главных примет европейкой театральной жизни последних нескольких лет стала активная продюсерская деятельность крупнейших фестивалей Старого Света. Как правило, спектакли, создаваемые несколькими фестивалями или театрами "в складчину", становятся европейскими хитами и затем путешествуют с одного театрального форума на другой. Разумеется, каждый из них замышляется под крупное режиссерское имя: примерами из нынешнего лета могут послужить "Федра" в постановке Люка Бонди, "Сегодня мы импровизируем" по пьесе Пиранделло в версии Луки Ронкони и оперетта "Парижская жизнь" Жака Оффенбаха, инсценированная Кристофом Марталером. О спектакле, созданном берлинским театром Volksbuehne в сотрудничестве с фестивалем Wiener Festwochen и показанном затем на престижном фестивале Bonner Biennale, рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Герои марталеровских "Трех сестер", минувшей весной показанных в Москве на Чеховском фестивале, то и дело подходили к деревянной витрине у левой кулисы и вчитывались в помещенное под запылившимся стеклом расписание поездов на Москву. Никакой Москвы, разумеется, им было не видать. Герои оперетты Жака Оффенбаха "Парижская жизнь" (а они, по Марталеру,— если и не родные братья и сестры чеховских персонажей, то двоюродные уж точно) на первый взгляд более удачливыми: они все-таки добрались до вожделенного Парижа.
Как и положено, по старому либретто Анри Мельяка и Людовика Галеви, действие начинается на вокзале. Но дальше вокзала режиссер не пускает ни парижан, ни гостей, приехавших в поисках вечного праздника. Художница Анна Фиброк всегда строит для спектаклей Марталера громоздкие замкнутые пространства, экзистенциальные клетки, куда заключены не только персонажи, но и само время, в котором они живут.
Обычно эти массивные павильоны сравнивают с залами ожидания: пленники Фиброк и Марталера коротают время в ожидании транспорта, который так и не приходит никогда. Ставшее уже банальным, это сравнение здесь оказывается самым точным. Вокзал легко переоборудуется в "бульвар" или в гостиничный коридор, перспектива сцены раскрывается вглубь, но там — все те же грязноватые стены, крашеные ступеньки, унылые светильники да облупившаяся краска на потолке.
Эта анфилада могла бы длиться до бесконечности. Как до бесконечности в идеале должен был бы, наверное, длиться сам спектакль. Впрочем, он и так идет четыре с половиной часа. Партитура Оффенбаха переложена на более медленные ритмы и раза в полтора "удлинена". Прославившийся своими экспериментами со сценическим временем (и сам по образованию музыкант), Марталер не пощадил кураж оффенбаховских мелодий и даже знаменитый канкан зазвучал как-то необыкновенно сосредоточенно. Хор дает кошачьи концерты, титры над сценой сходят с ума и путают французский с немецким, в бравурный, по замыслу композитора, финал вплетается протяжный звук печального английского рожка, стопками составлены стульчики, кутилы и дамы полусвета устало валятся на пол, из последних сил приговаривая: "Сейчас все начнется".
К чему это сделано? Во всех спектаклях последних лет режиссер мягко, но неумолимо развенчивает всяческие иллюзии, в особенности те, которыми жили восточные немцы. Ему, как уроженцу скучно-благополучной Швейцарии, эти фантомы изувеченного восточноевропейского сознания особенно видны. Мечты его героев исполняются тогда, когда уже бывает слишком поздно. В канонической оперетте светский лев, шведский барон де Гондремарк приезжает с молодой женой в Париж, чтобы вкусить прелестей парижской жизни, причем некоторых — без жены. У нее тоже есть свои виды на парижские увеселения.
Немолодого пузатого господина и его стеснительную в летах спутницу, выходящих у Марталера на сцену в этих ролях, с трудом представляешь себе в качестве прожигателей бульварной жизни. Комическая ситуация либретто (путешественники попадают в руки к мошеннику, который создает для шведской парочки ту самую "парижскую жизнь" — в полном соответствии со всеми клише, но жизнь, инсценированную от начала до конца, где и горничные, и официанты, и кокотки — сплошь нанятые и ряженые статисты) становится комичной вдвойне. Марталер, как обычно, не чурается вполне голливудских гэгов и откровенно вставных шуток. Чего стоит хотя бы ожившая карта вин: каждая из десятка расфуфыренных путан представляется как новый сорт бургундского или божоле. Но фривольная оперетта последовательно превращается в меланхоличный рассказ об умирании мечты о празднике.
"Привет из Парижа!" — написано на афише спектакля Марталера. Изображена на ней между тем берлинская телебашня. Для пущей ясности приложена карта города, где Бранденбургские ворота названы Триумфальной аркой, а Унтер ден Линден — Елисейскими полями. У каждой из восточноевропейских столиц есть своя парижская жизнь и своя мечта о Париже. При ближайшем рассмотрении оказывается, что никакого Парижа нет вообще. Ни для тех, кого туда не пустили, ни для тех, кого оттуда выгнали. Утешаться остается только тем, что в зале ожидания каждому найдется место.