В России принято идти от общего к частному и до частного дело не доходит
Екатерина Ъ-Деготь
Чернокожий интеллигент, нью-йоркский писатель, рассказывает: когда он сидит в ресторане, белая пара рядом ни за что не оставит чаевые на столе, потому что нигер может украсть. Он к этому привык, но привык и к тому, что его собеседники, белые журналисты, его понимают. Не отмахиваются, не иронизируют, но и не жалеют: просто с уважением относятся к проблеме не до конца уничтоженных аксиом. Белые интеллектуалы в Америке много думают о том, что нужно сделать для того, чтобы черные чувствовали себя равными среди равных, и как не обидеть их случайным словом или машинальным жестом.
Русский человек тут может только локти кусать от зависти. Он тоже, тоже унижен и оскорблен! Сейчас, в период отпусков, ему напоминают об этом как нельзя чаще. Ему тоже не верят, визу не дают, заставляют показывать на границе деньги и справку, что он не собирается на курорте подрабатывать сутенером. И ничто его не спасет, потому что он белый и не инвалид, и о том, что у него тоже есть душа и по ней нельзя ходить в грязных ботинках, человечество еще не знает. Его заграничные коллеги, когда он им рассказывает о своих злоключениях, удивлены и не знают, как реагировать. На лицах их мелькает неприятное выражение, и русский человек с огорчением понимает: они тоже думают, что я денег прошу. После этого он идет в ресторан и с горя заказывает выпивку для всех, кто случился вокруг,— чтоб знали, гады. Чем только укрепляет заграницу в мысли, что русские — люди дикие и визу им лучше не давать.
Все мы знаем, что в последние десятилетия в цивилизованном мире была построена система специальных теоретических и практических квот для бывших колоний и вообще всякого рода меньшинств. В России над этим принято истерически смеяться. На самом же деле Россия очень хотела бы в этот "постколониальный дискурс" вписаться. Как меньшинство внутри западного мира Россия, несомненно, пользовалась бы всеми привилегиями. Но на каком основании? Разговор о расовых различиях среди белых после нацизма табуирован категорически... Некоторым везет. Вот, например, работа китайского художника. Фотография. На ней две китайские девушки сидят за столиком в кафе. Не сразу и поймешь, в чем дело, а потом замечаешь: у девушек по одной голубой контактной линзе. Не только китайцы, но и все европейцы (не говоря уже об американцах) сразу понимают, о чем это: об инаковости, об идеале белой расы и несоответствии ей. У нас же об этом не пролито столько чернил, слез и слов, чтобы все с налету понимали.
Русские испытывают те же самые трудности, что и черные когда-то (а также женщины когда-то — но только на Западе, разумеется). Например, человеку из России редко позволяется выступать на заграничной конференции с теоретическим докладом — от него требуется лишь песня заморского гостя, рассказ о его регионе. А русского художника или музыканта хотят видеть особенным и экзотическим, то есть держать его вне границ западной культуры; но если он сам провозглашает особость и независимость, это уже критикуется как национализм. Тогда как победивший на Западе феминизм есть не что иное, как завоеванное женщинами право говорить, а не быть предметом разговора.
Россия есть, несомненно, меньшинство: культурная окраина мира греко-римской цивилизации. Она пришла к этому грустному выводу еще в начала XIX века и отреагировала так же, как и сейчас: нет, мы не окраина, мы — Другое. Мы — духовность Европы, ее совесть, иррациональная сторона и т. д. Эту позицию принято считать очень оригинальной. На самом деле точно так же думали о себе негры-интеллектуалы во Франции 1930-х годов: согласно теории "негритюда", Африка есть "темная сторона" Европы, ее эмоциональность, музыкальность, сексуальность, самой Европой вытесненные. Это тоже была отчаянная попытка доказать Европе, что та в Африке нуждается. Те же определения (черный = секс), но высказанные белыми, квалифицировались черными как расизм. Когда белые культуру Африки называли экзотической, это расценивалось как высокомерное оскорбление, культурный империализм и укрепление неравенства. Если вдуматься, это совершенно справедливо, что в конце концов поняли и белые. С тех пор в любом разговоре о культуре и национальности ключевую роль стало играть то, кто говорит. И белый добровольно ограничивает свое право на высказывание.
Почему по отношению к России все это как-то не применяется, ясно. Россия очень боится принять статус меньшинства. Она обижена не тогда, когда ее называют не такой, как все, а тогда, когда о ней не говорят вообще. Этому делу помочь трудно. Поэтому, кстати, и феминизм — освобождение женщины от статуса жертвы — в России прививается с трудом, так как место жертвы в русской картине мира уже занято: это сама Россия.
Кроме того, в России не уважают собственные меньшинства даже люди интеллигентные. У нас вообще принято идти от общего к частному, причем до частного дело, разумеется, не доходит. Курильщики, которых изредка прищучат некурящие, апеллируют к тому, что их больше и, следовательно, они сильнее. Но никогда не скажут: да, мы люди с такой странной причудой, как вдыхание и выдыхание табака, но мы имеем на это право, и дайте нам возможность отправлять наш культ. Такая аргументация была бы стопроцентно цивилизованной, но наступит ли время, когда русские граждане будут знать, что демократия есть защита прав меньшинства? По последним социологическим опросам, 37,9% из них думает, что демократия — это "уверенность в завтрашнем дне", а 30,8% — что это "хорошо жить материально".
На Западе, где жизнь рассеяна и атомизирована, давно уже поняли, что человек, пишущий о своем еврействе, гомосексуализме, раковой опухоли или тучности, работает на всех, потому что меньшинством является абсолютно каждый. Только что вышедший на наши экраны блестящий английский фильм "Мужской стриптиз", например, как раз об этом. Он посвящен не каким-то надоевшим отклонениям, а самой что ни на есть норме — мужчинам, причем белым и из европейского города. В общем, абсолютно русским. Но тут выясняется, что быть заурядным — по нынешним временам уже значит оказаться в уязвимом положении. Герои теряют работу и даже — некоторое время — трагически переживают утрату статуса ("державности"). Но не ограничиваются этим и понимают, что единственный путь — это довести статус меньшинства до предела. Поэтому-то они и организуют ансамбль мужского стриптиза, что в конце фильма и приводит их — а заодно и зрителя — к чувству полного и очень веселого освобождения.
Не случайно, видимо, возник в последнее время яростный спор коллег-кинокритиков о новом российском фильме "Окраина", не вреден ли он. Похоже на то, что сам вопрос об окраине для русских болезненный: гордость не позволяет признать себя таковой. Но решение одно: смотреть на вещи реально, а не сквозь призму желаний, согласиться на окраинность, критиковать Запад, а не жаловаться на него. И, главное, не забыть организовать мужской стриптиз.