Интервью литература
В Великобритании вышли в свет воспоминания Салмана Рушди. Книга называется "Джозеф Антон: мемуары". Рассказ о собственной жизни писателя, в 1989 году приговоренного руководством Ирана к смерти за оскорбление ислама в книге "Сатанинские стихи",— одна из самых ожидаемых публикаций года. САЛМАН РУШДИ ответил на вопросы МИХАИЛА КОЗЫРЕВА (телеканал "Дождь").
— У вашей новой книги большая история, и прежде, чем она увидела свет, прошло немало времени. Почему?
— Прежде всего потому, что я накапливал этот опыт более десяти лет. И когда это время подошло к концу, меньше всего я хотел потратить на это еще какое-то время. Единственное, чего мне хотелось,— оставить этот опыт позади, закрыть дверь и заняться своей настоящей работой: писать романы, рассказы или что-то в этом духе. Я всегда знал, что однажды напишу эту книгу. Я двигался к этому с самого начала — с самого начала я решил вести дневник, хоть я и не из тех людей, кто исправно ведет свои дневники.
— От руки?
— Да, от руки. Когда все это началось, не было ни компьютеров, ничего такого. Итак, сначала был дневник, который я вел от руки. Потом, когда я обзавелся ноутбуком, стал вести и письменный, и печатный дневники. И был еще файл на компьютере, куда я все записывал. Это были очень подробные записи: день за днем я записывал все, что происходило. Иногда это была пара предложений, иногда получалось гораздо больше.
— Вы ждали того момента, когда все это закончится? Когда пропадет ежедневная необходимость в охране, когда вы сможете жить нормальной жизнью и появится возможность обобщить все эти воспоминания?
— Я надеялся на это. Но в течение долгого времени я не испытывал по этому поводу особого оптимизма. Помню, был такой эпизод в начале 1990-х: тогда у меня появилась возможность съездить в Париж, решить кое-какие политические вопросы. Французская полиция приставила ко мне очень много людей. В какой-то момент я осознал, что они оцепили Площадь Согласия для того, чтобы вся моя процессия могла через нее пройти. Я был шокирован. Помню, как мы шли по площади мимо небольшого кафе, в котором сидели совершенно обескураженные парижане: "Посмотрите-ка, кто это такой вообще?"
— "Что здесь вообще происходит?"
— Да, они сидели там со своими эспрессо и багетами. И мне в этот момент захотелось оказаться в этом кафе. Я не хочу идти в этой толпе, я хочу вот так же сидеть в кафе, как они. И тогда я спросил себя: наступит ли когда-нибудь такой день, когда я смогу оказаться среди этих людей в кафе? Тогда я не очень оптимистично смотрел в будущее.
— Правда ли, что только 14 февраля 1989 года вы узнали о существовании слова "фетва"?
— Я не говорю на фарси. Если я даже и слышал его ранее, то не обращал особого внимания. Я знаю, что такое "фетва", и оно вовсе не обозначает "смертный приговор", если не рассматривать его в данном контексте. Как правило, это слово обозначает просто "приговор суда". Но в тот момент, когда ко мне пришли и произнесли это слово, я спросил: "Что это?" И тогда стало ясно, что это тот самый текст, в котором Хомейни требовал моего убийства. Я всегда был против того, чтобы его называли приговором. Это не было приговором: не было суда, не было слушания, и у Хомейни не было никаких полномочий меня убивать. Даже с моей семьей он ничего не мог сделать, потому что они мусульмане, а он шиит. Это как если бы папа римский пытался наказать протестантов. Тем не менее это меня напугало, и поначалу было трудно понять, насколько серьезны его намерения — была ли это риторика или реальная угроза? Но уже спустя сутки стало понятно, что все очень серьезно.
— Не могу не спросить о вашей любви к русской литературе. Насколько я знаю, название этой книги отсылает к двум вашим любимым писателям — Джозефу Конраду и...
— Да, к Чехову. К сожалению, я никогда не был в России "по-нормальному", но если говорить об отношении к русской литературе, то я был в России. Очень многие русские писатели для меня невероятно важны. И Чехов, конечно же,— вот почему его имя на обложке.
— Какое произведение Чехова для вас самое любимое?
— О, это "Дама с собачкой" — из рассказов. Еще "Дядя Ваня". Почему я выбрал двух этих писателей для названия своей книги? Я думал о секретных агентах и решил, что Конрад очень хорош во всех этих тайных делах. А еще у Конрада есть очень интересный сюжет в книге "Негр с "Нарцисса"". Когда главный герой умирает на борту корабля от туберкулеза, один из его приятелей спрашивает его: "Зачем ты пришел сюда, если знал, что болен?" И тот отвечает: "Разве я не должен жить до тех пор, пока не умру?" Эта линия — "я должен жить до тех пор, пока не умру" — стала для меня своего рода мантрой. А Чехов, как мне кажется, знает толк в одиночестве и изоляции, в том, чтобы томиться по чему-то или кому-то.
— Ну, в отчаянном смысле да.
— Сестры, которые томились по Москве. Я чувствовал себя одной из этих сестер. "Джозеф Антон" еще и потому, что звучит это как имя человека, который в самом деле мог существовать.
— Но вам же приходилось путешествовать, проходить паспортный контроль?
— Основная трудность заключалась не в паспортном контроле, а выписке чеков. Единственным человеком кроме меня и полиции, который знал о том, что я живу под именем Джозеф Антон, был мой банковский менеджер. Банк знал, что я подписываю чеки другим именем.
— А как вы путешествовали?
— В полной секретности, но со своим паспортом.
— Но совершенно очевидно, что в то время ни одна авиакомпания не зарегистрировала бы пассажира под вашим именем.
— Они делали это. Но поначалу попасть в самолет было очень непросто. Пару раз, когда я ездил в США, мне приходилось пользоваться британским военным транспортом. Постепенно мы находили авиалинии, которые были не против, и со временем их становилось все больше.