Фестиваль танец
Единственная в мире танцевальная биеннале открылась премьерами: новые спектакли представили корифеи современного танца Анжелен Прельжокаж и Мурад Мерзуки. Из Лиона — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Нынешний фестиваль — первый за 28 лет, который проходит без участия Ги Дарме, создателя, бессменного директора и куратора биеннале. Уходя на заслуженную пенсию, этот энтузиаст, знаток и просвещенный любитель всех мыслимых форм танца (кроме классического) подготовил себе преемника: с нынешнего года артистическим директором биеннале стала хореограф Доминика Эрвье, оставившая личное творчество ради возможности влиять на глобальный хореографический процесс. В отличие от своего предшественника, радовавшегося разнообразию танца, но не пытавшегося его классифицировать, новый директор, включив в программу биеннале 38 разнообразных спектаклей (от этнографии острова Бали до видеофокусов современных "магов"), принялась наводить порядок в своем обширном хозяйстве, выделяя доминирующие тенденции и определяя перспективы.
Одна из них — литературоцентричность, изначально присущая французскому современному танцу, поугасшая в годы царствования концептуальности и с новой энергией вспыхнувшая в последнее время. Теперь образцом этого жанра считается свежий спектакль Анжелена Прельжокажа и его труппы из Экс-ан-Прованса — "То, что я называю забытым" (Cequej`appelleoubli).
Он поставлен по одноименному публицистическому очерку Лорана Мовинье — о реальной трагедии, случившейся в 2009 году, когда молодого парня насмерть забили охранники супермаркета за бутылку выпитого, но неоплаченного пива. О литературных достоинствах текста мне судить трудно, однако, на мой вкус, в нем слишком много риторических вопросов типа: "Знал ли он, отправляясь в магазин, что в последний раз видит это синее небо?" Текст Мовинье звучит от начала до конца действия, в котором главную роль играет чтец (Лоран Казанав). Мало того что голосом и лицом он проигрывает все перипетии происшествия, он еще и танцует — если можно назвать танцем те патетически картинные телодвижения и мизансцены, которыми хореограф Прельжокаж иллюстрирует боль и отчаяние жертвы.
Той же немудрящей лексикой наделены и профессиональные танцовщики, изображающие охранников. С замедленной вкрадчивой пластикой, с нарочито бесстрастными лицами ритуальных убийц и грациозными па-де-басками, которыми они добивают героя, садисты выглядят столь же аффектированно и столь же фальшиво, как и их жертва. Приторной красивости преступления Прельжокаж противопоставляет отталкивающий натурализм наказания: в задницах посаженных в тюрьму преступников ковыряются обыскивающие их тюремщики. Физиологическая омерзительность этой сцены усугубляется ее неприкрытой эротичностью: руки в черных перчатках мнут голые тела заключенных с неприкрытым сладострастием.
Вкус окончательно изменяет хореографу, когда криминальную чернуху он венчает религиозным финалом: шесть танцовщиков в белых трусах и белых перчатках ложатся навзничь, поставив на грудь по статуэтке Богоматери. Кисти их рук превращаются в крылья за спиной статуэток, и Девы Марии помахивают ими, отправляя на небеса ангельские души всех невинно убиенных. Похоже, в этом спектакле литература и ее пластическое воплощение оказались достойны друг друга. Однако ни пошлости, ни спекулятивности действа публика словно и не заметила. Возможно, в глазах французов общественно значимая, социальная и нравственная тема выше любых художественных претензий: во всяком случае, после премьеры публика устроила автору десятиминутную стоячую овацию.
Зато другой знаменосец социальности — хип-хоп, обычно высказывающийся со сцены от имени всех притесненных и протестующих,— на этой биеннале неожиданно заявил о себе как о явлении чисто эстетическом. Лидер французских хип-хоперов Мурад Мерзуки со своей компанией "Кафиг" сделал спектакль "YoGeeTi" совместно с танцовщиками с Тайваня, скрестив брейковые трюкачества с изощренной акробатикой, присущей азиатскому contemporary dance. От этого союза родились лиричные и брутальные дуэты, медитативные сольные адажио, мощные фронтальные атаки кордебалета и поэтичные мизансцены с клубящимися горами тел. Причем в нежданном богатстве танца не прочитывались ни гражданственная позиция, ни гневные обличения, ни жалобы на несправедливость общественного устройства. Тут царила чистая телесная энергия, приправленная эмоциональностью и профессионализмом танцовщиков.
Но главными героями спектакля оказались дизайнер по свету Йоанн Тиволи (Yoann Tivoli) и сценограф Бенжамен Лебретон, позаимствовавшие у азиатских спектаклей их изысканную красоту. С помощью веревочных занавесей и световых эффектов художники создали поразительное пространство, способное то распахиваться до вселенской бездонности, то оборачиваться природным явлением — водопадом или грозой, то скукоживаться до золотой клетки, в которой призрачные тени, переплетаясь и трансформируясь, тщетно пытаются обрести человеческую трехмерность. Уже первые дни лионской биеннале позволили внести поправки в привычную классификацию танцевальных жанров. Уличный хип-хоп, преобразившийся в новых сценических и пластических обстоятельствах, обретает почти академическую солидность, в то время как признанные мэтры современного танца, бросаясь в пучину публицистики, теряют свое лицо.