Гуманизация истории со всей неизбежностью делает исторических персонажей персонажами мелодрамы
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
Когда в свою последнюю ночь члены царской семьи и их близкие спустились в подвал Ипатьевского дома, им объявили, что они приговорены к смерти. По воспоминаниям участников расстрела, фонограммы которых передало в эти дни НТВ, на это известие Николай отреагировал вяло, недоуменно протянув: "А-а...". Он не понял, что имелась в виду смерть немедленная, что выдержка, так сказать, сократилась до долей секунд. Эпоха мгновенности и быстрой реакции, на которой воспитан сегодня всякий человек, а в особенности всякий человек знаменитый, еще только наступала.
Фотографии из семейного альбома Николая II, ныне с такой полнотой представленные на выставке в московском Манеже, поражают своим беззаботно-интимным характером. Официальных снимков немного. Разве что тот, где прекрасный цесаревич Алексей сидит рядом с матерью, задумчиво, но крепко наматывая на руку ее длинное жемчужное ожерелье — так, как будто собирается ее удавить. В парадных снимках того времени часто встречаются странные оговорки: для чужих взглядов усаживались тщательно, но — как на картине; а в картине действуют совсем иные законы, чем в фотографии. Никто, например, не задумывается о том, что произойдет в ней в следующую секунду.
Все остальное не предназначалось для посторонних и потому полно безмятежности. На лицах княжон покой и доверие — они смотрят в лицо маме, папе или семейному фотографу, но никак не читателям таблоидов, о которых всегда помнит любая сегодняшняя знаменитость, и в ее глазах сквозит плохо скрытая ненависть. Таблоидов и звезд еще не существует, августейшая семья может принадлежать себе. Вечно грустная Александра Федоровна еще не знает, что профессиональная обязанность матери нации — улыбаться несмотря ни на что.
Тут трудно избежать аналогий с принцессой Дианой. Эта в высшей степени деликатная выставка сосредоточена на приватном мире последнего императора (на снимках он купается нагишом, забирается с ногами на стол, играет в снежки) и, кажется, бросает молчаливый упрек любому обобществлению — коммунистическому, которое этих людей убило, и медиальному, которое не пощадило бы их сегодня, живи они в конце ХХ века. Лейтмотивом будущей недели на телевидении и в прессе станет — это уже ясно — тема "Николай II как частный человек". В общем-то, единственное, что о нем уже давно принято говорить, что был он человеком досадно обыкновенным, который попал в исторический переплет и не сумел повести себя как личность великая, достойная момента. Но сейчас это его невеличие, эта свойственная каждому из нас жизненная ничтожность, кажется, трактуется как достоинство — как единственное, что может противостоять тоталитаризму. Николай II выступает тогда своего рода Неизвестным солдатом гражданской войны, который упокоится ради всеобщего примирения в точке гуманизма.
Но в этой точке удержаться трудно, и в сознании публики Николай, Александра и их дети стремительно становятся героями мелодрамы. Никто вроде бы к этому специально не стремится, но сама гуманизация истории приводит к этому со всей неизбежностью. Сейчас принято говорить о жертвах революции, а кто и почему, из каких побуждений убил их — так ли это важно (хоть и не выяснено до конца)? И как бы ни была выставка исторически аккуратна и похвально нейтральна, вот уже тексты в каталоге, написанные вроде бы серьезными учеными-архивистами, сбиваются на рассказы про личную жизнь августейшего семейства, про роман Николая с Кшесинской (ее и на снимках-то нет, но это, видимо, главное, что нужно знать о царе) и гадости Распутина. Желающий найдет также некоторое количество мрачных предзнаменований и страшных совпадений, не хуже, чем в мультфильме "Анастасия". И вот уже кажется, что, не приди большевики-злодеи, Романовы не умерли бы вообще никогда. Да и монархия в России длилась бы вечно. Не мировые закономерности, а злые и трагикомические случайности правят этой историей — той самой, что фигурирует в известной цитате "Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история". Но увы, подлинная история вряд ли является "интересной" и отличается великим равнодушием к людским судьбам.
Те, кто убивал царскую семью, для нас сегодня гораздо более загадочны, чем представители царской фамилии, думавшие так же узко и ничтожно, как мы, грешные. В частности, они малопонятны нам как раз из-за своей близости к истории, из-за того, что они, видимо, странным образом вдохнули изрядную порцию этого ее величия,— оно открылось им со всей страшной непосредственностью. Они видели себя героями совершенно другой пьесы, вовсе не мелодрамы, и потому, громя частную жизнь и частную собственность, не знали чувства вины. Фотографии из частного альбома Николая, если бы они их увидели, вероятно, возмутили бы их — тем, как далек император и его белоснежные дочери от своего народа,— и они с еще большим чувством исторической справедливости нажали бы на курок. Парадоксальным образом только это кровавое величие людей, исполнявших, как им казалось, высший приговор, и делает самого императора и великим, и современным — в противном случае он полностью принадлежал бы веку девятнадцатому.