Премьера "Юноши и смерти" в Мариинском театре
В один вечер с "Кармен" Ролана Пети (см. "Коммерсант" от 30.06.98) Мариинский театр показывает его пятнадцатиминутную мимодраму-дуэт "Юноша и смерть". Спектакль, поставленный более 50 лет назад, является для театра и публики очередным уроком хореографического ликбеза: Мариинка пытается наверстать упущенное за 70 лет. Но, старательно воспроизводя экзистенциальный текст "Юноши и смерти", русские артисты впадают в интонацию отечественной балетной мелодрамы.
Полвека назад
Автором "Юноши и смерти" следовало бы считать Жана Кокто — поэта, драматурга, эссеиста, художника, деятельного участника дягилевских "Русских сезонов". В 1946-м в программе к премьере было указано: "Танцы, декорации и костюмы подсказаны хореографу Ролану Пети, декоратору Жоржу Вакевичу и костюмеру Барбаре Каринской Жаном Кокто". Некоторое время спустя спор о правах на спектакль дошел до суда, и через двенадцать лет после премьеры единоличное авторство Кокто было признано юридически.
В самом деле, герой этой пластической мимодрамы был типичным персонажем Кокто: неприкаянный художник, обреченный на неразделенную трагическую любовь и мучимый экзистенциальным выбором между обманами жизни и истиной небытия. Отголосок дягилевского мотива "женщины, несущей смерть" также не оставлял сомнения в истинном авторстве — Пети относился к женщинам проще. В довершение "самоуправства" Кокто в последний день заменил легкий джазик песенки "Френки и Джонни", на которую хореограф поставил свои па, "Пассакальей" Баха. О чем исполнители узнали лишь в день премьеры. "Надеюсь, музыка будет достаточно долгой",— только и смог выдохнуть в кулисах балетмейстер.
Сценограф Вакевич выстроил на сцене мансарду-ателье, стиснув и загромоздив пространство мерзкими реалиями быта: стропилами низкой крыши, перекосившейся рамой с автопортретом Кокто, продавленной кроватью, колченогим столом, сломанными стульями. В этом лабиринте герой играл в роковые салочки со своей любовницей-смертью. В момент его самоубийства вся бытовая шелуха взмывала под колосники и открывался неоновый Париж с горящей рекламой Эйфелевой башней и рекламно-звездным небом над ней.
Спектакль приняли отнюдь не единодушно. Упреки вызвала скромная хореография, принесенная в жертву эффектным мизансценам, экспрессивному жесту и акробатическим "бытовизмам". Успех приписывали Кокто и Баху. Исполнитель главной роли Жан Бабиле, сумевший приглушить мелодраматическую патетику сюжета и постановки строгой мощью непоказного трагизма, на следующее утро проснулся знаменитым. Сигарета и черное "каре" соблазнительной и непроницаемой парижанки Натали Филлиппар сделались символом современной Смерти — без старомодных песочных часов и косы.
Балет оказался долгожителем. Про Кокто с его философией забыли. Обе роли сделались неотразимо желанными: каждое поколение рождало своего Юношу, влюбляющегося все в ту же доступно-недоступную Смерть.
Полвека спустя
Для начала в Мариинке сэкономили на декорациях: был предпочтен предоставленный Парижской оперой концертный вариант оформления. Вместо забарахленной мансарды на сцене оказалось лишь самое необходимое: стол, пара стульев, кровать и виселица. Роскошный пурпурный язык полога-занавеса, уходящий в колосники от железной спинки кровати, с неуместной помпезностью контрастировал с измятой простыней. Распахнутое пространство предполагало величие жестов и грандиозность переживаний. Артисты постарались ему соответствовать.
Первый же жест курящего в постели профессионального страдальца Фаруха Рузиматова расставил все по своим местам: его рука с сигаретой вздымалась ввысь картинно-патетически, означая жалобное проклятие жестокой судьбе. И далее — ни шагу в простоте: если уж топтать сигарету — то как зловредную гидру; если уж смотреть на часы — то судорожно сжимая кулаки и держа циферблат в сантиметре от расширенных ужасом глаз. Благородный невротик, упоенно культивирующий манию преследования, не нуждался в роковом визите несуществующей любовницы — Фарух Рузиматов был готов эффектно повеситься еще до ее прихода.
Ульяна Лопаткина, несмотря на черный паричок и желтое платьице, воспроизводить французский шарм и ломать свое амплуа надмирного существа не пожелала или не сумела. Задуманного Пети превращения жестокой суки (вариант: "маленькой негодяйки") в бесстрастную Смерть не случилось. Доминировало величественное презрение Судьбы к жалкому обреченному истерику. Дуэт с ничтожным любовником выглядел репетицией его убийства: сигарета в руке Лопаткиной являлась грозно, как пистолет, брезгливые объятия походили на удушение жертвы, взлохмачивание волос — на откручивание головы. Впрочем, несмотря на обязательную по действию беготню друг за другом, все происходило весьма возвышенно и внушительно: харизма звезды придавала происходящему торжественность ритуала, а огранка всех мелочей и деталей партии, как всегда у Лопаткиной, была безукоризненна.
Зачем сегодня ставить Ролана Пети — бог весть: воспроизводить парижскую атмосферу 50-летней давности — дело безнадежное. Говорить же от лица своего поколения артисты Мариинского театра, закованные в броню условностей, еще не научились. Наверное, просто очень хочется новых ролей. А получаются старые в новых костюмах.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА