"Политбюро не возражает против продажи о. Сахалина"

90 лет назад, в 1922 году, Япония вывела войска из Приморья, но продолжала оккупировать советский Северный Сахалин, а вскоре предложила купить его у СССР. Как выяснил руководитель историко-архивной службы ИД "Коммерсантъ" Евгений Жирнов, в Кремле всерьез рассматривали вопрос о принятии японского предложения*.

* Окончание. Начало — статью "Интервенцию нельзя превратить в оккупацию" — см. в предыдущем номере "Власти".

"Расстреливали русских мирных жителей"

В 1922 году в советской России, как и в последующие годы по всему СССР, 25 октября отмечалось как один из самых значительных общегосударственных праздников. Пресса и агитаторы рассказывали трудящимся массам и недобитым классовым врагам, что в этот день произошло важнейшее событие: последний японский солдат покинул советскую землю. А значит, завершилась иностранная интервенция, а вместе с ней Гражданская война, в которой Красная армия одержала полную и окончательную победу.

Правда, многие догадывались, а некоторые и знали о том, что все это — не более чем красивые фразы. Поскольку с советской северной части Сахалина японские части не ушли и уходить не собирались. Ведь для японской армии, которую после долгой, дорогостоящей и ничего не принесшей "Сибирской экспедиции" заставили вернуться домой, продолжение оккупации Северного Сахалина стало вопросом престижа.

В продлении японского военного присутствия на севере Сахалина были заинтересованы и японские предприниматели и промышленники. Они настаивали на прекращении вторжения на материковую часть российского Дальнего Востока, которое подрывало их торговлю с советской Россией. Однако совсем по-иному смотрели на Северный Сахалин с его обширными лесами, рыбными богатствами и месторождениями угля и нефти, весьма перспективными по объемам запасов. Но, главное, все это находилось рядом с принадлежавшим тогда Японии Южным Сахалином, что позволяло японским компаниям без особых затруднений приступить к освоению ресурсов сопредельной части острова.

Оккупацию Северного Сахалина поддерживала и японская правящая элита, несмотря на все существовавшие межклановые и межпартийные разногласия. Формально высадка японских войск на Северном Сахалине стала ответом на Николаевский инцидент, когда в марте 1920 года в Николаевске-на-Амуре в ходе столкновений между красными партизанами и японским гарнизоном погибло более 700 японцев, включая женщин и детей. Правительство Японии заявило, что вывод войск с Северного Сахалина будет возможен не раньше, чем советское правительство принесет извинения и компенсирует нанесенный ущерб. Требование это повторялось столько раз, что в 1922 году японское императорское правительство просто не могло прекратить оккупацию до полного выполнения этих требований, не нанеся колоссального ущерба своему престижу.

Большевики, настаивавшие на вине японцев в Николаевском инциденте, на выполнение японского требования об извинениях пойти не могли. Ведь это означало бы, что советские и дружественные советской России издания два с лишним года лгали о том, что произошло в Николаевске-на-Амуре. А потеряв доверие читателей за рубежом, большевистское руководство лишалось едва ли не самого эффективного инструмента своей внешней политики. Того самого, что помог выдавить японцев из Приморья.

То, что ситуация практически тупиковая, подтвердилось и во время переговоров, проходивших в китайском Чанчуне. 13 сентября 1922 года представитель РСФСР на переговорах Адольф Иоффе телеграфировал в Москву:

"Русская делегация, указывая на то, что Япония должна объявить срок вывода своих войск из северной части Сахалина, настаивала на своем взгляде, что эвакуация Северного Сахалина стоит вне всякой связи с николаевским вопросом. Со своей стороны, японская делегация настаивала на своей прежней позиции, указав, что, как о том неоднократно заявляло императорское японское правительство, северная часть Сахалина будет эвакуирована Японией по окончательном разрешении николаевского вопроса, который будет рассмотрен немедленно по подписании договора, вследствие чего японская делегация в настоящий момент не может указать даты эвакуации".

Советские представители пытались доказать на переговорах, что потери, понесенные русскими в результате зверств японцев в Сибири и на Дальнем Востоке, во много раз больше числа жертв Николаевского инцидента. В протокольной записи переговоров, отправленной Иоффе в Москву 25 сентября 1922 года, говорилось:

"На вопрос г. председателя японской делегации, неужели же русский народ не считает, что установление мирных торговых и дружественных отношений выгодно обеим сторонам, г. Иоффе считает себя вынужденным ответить, что если бы договор устанавливал мирные торговые и дружественные отношения, то он был бы, конечно, выгоден обеим сторонам, но такой договор, который заключается при оккупации Сахалина, не устанавливает ни мирных, ни дружественных отношений. Г-н председатель японской делегации заявил, что такое событие, какое имело место в Николаевске, не имеет примера в истории. Российская делегация полагает, что такие события имели место во время японской оккупации в Спасске, Николаевске, Владивостоке. Войска расстреливали русских мирных жителей".

Однако на японскую делегацию эти доводы не подействовали. Поэтому три дня спустя Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение использовать проверенный метод давления на японцев — прессу:

"а) Поручить НКИД подготовить издание Красной Книги, освещающей николаевские события, и продолжать агитацию по этому поводу в газетах.

б) Возложить на ответственность т. Радека и НКИД специальное наблюдение за изданием и передачей за границу статей об японских зверствах".

Но на этот раз пропаганда не подействовала: японцы продолжали твердо стоять на своей позиции. Так что волей-неволей советским руководителям пришлось искать другой подход.

"Называлась даже точная цифра в 100 млн иен"

Подходящий на первый взгляд вариант существовал еще со времен начала переговоров с Японией, когда японские бизнесмены хотели получить в долгосрочную аренду-концессию прииски и заводы в Сибири и на Дальнем Востоке. В ЦК РКП(б) решили, что можно попробовать убедить японцев уйти с Северного Сахалина, предложив выгодные концессии. Советской делегации на переговорах дали соответствующие указания, однако случилась накладка. Представитель ЦК на восточной окраине страны, который участвовал в переговорах, доложил, что ничего подобного японцам не говорили. 25 октября 1922 года Сталин писал наркому иностранных дел Георгию Чичерину:

"Приехавший из Дальбюро отозванный т. Петров, принимавший участие в дайренских переговорах, выразил в беседе со мной убеждение, что соглашение с Японией наверняка кончилось бы благополучно, если бы советское правительство согласилось сдать в концессии японскому правительству некоторые участки Северного Сахалина. На мое заявление о том, что от Цека была соответствующая директива нашим делегатам в Чанчуне, т. Петров ответил, что, по его мнению, наши делегаты в Чанчуне не успели или не сочли нужным сообщить об этом Японии ввиду определившегося исхода переговоров с Японией. Нельзя ли навести справку у т. Иоффе?".

А 9 ноября 1922 года Политбюро решило:

"Поручить т. Иоффе в печати выразить протест против занятия японцами нашей части Сахалина и упомянуть, что если они эвакуируют, то будут иметь права на концессии на Северном Сахалине. Обратить внимание т. Иоффе на более строгое выполнение получаемых им директив".

Иоффе оправдывался, указывая, что инструкции не были достаточно четкими. Однако он наверняка прекрасно понимал, что поднимать вопрос о концессиях не имело смысла. Ведь этот трюк уже использовался в начале переговоров, чтобы заманить японцев в ловушку (см. материал "Интервенцию нельзя превратить в оккупацию" в прошлом номере "Власти"), и вряд ли задумка сработала бы еще раз.

Казалось, что найти выход из тупика в скором времени не удастся. Но японцы выступили с неожиданной инициативой. 17 января 1923 года заведующий Восточным отделом НКИД Лев Карахан докладывал Политбюро:

"После разрыва чанчуньских переговоров японское правительство несколько раз зондировало нас в Пекине о возможности возобновления переговоров и о тех условиях, на которые мы готовы были бы теперь пойти. В декабре месяце к т. Иоффе обратился представитель русско-японской ассоциации с предложением поехать в Японию под видом лечения с тем, чтобы использовать пребывание в Японии для предварительных переговоров о том, как выйти из создавшегося после разрыва в Дайрене положения и сговориться об условиях, на которых русско-японские переговоры могли быть возобновлены. Тов. Иоффе в случае его поездки будут даны все гарантии (право шифров, курьеров, неприкосновенность)... Поскольку японцам известно, что мы готовы в любой момент возобновить переговоры, казалось бы, нет препятствий, чтобы созвать новую русско-японскую конференцию. Но дело в том, что Япония боится пойти на официальные переговоры, ход которых невозможно скрыть и которые сейчас же сделаются достоянием гласности. Поэтому японцы прилагают усилия к тому, чтобы путем закулисных, частных переговоров сговориться с нами по основным вопросам, вернее, по основному вопросу о Северном Сахалине".

Как писал Карахан, японцы предложили выкупить советскую часть острова:

"Японское правительство и милитаристы не потеряли еще надежды, что в той или иной форме им удастся закрепить за собой Северный Сахалин. Поскольку в Чанчуне Северному Сахалину они противопоставляли компенсацию за николаевские события, теперь в Пекине и в Москве (проездом из Варшавы в Японию в Москве останавливался японский посланник в Польше Каваками) вопрос о Северном Сахалине ставится сам по себе и в плоскость простой покупки его Японией в собственность".

Карахан описал и историю возникновения этого предложения, которое выдвинул виконт Симпэй Гото, крайне интересная фигура японской политики (см. материал "Очень значительное значение соевых бобов" во "Власти" N15 за этот год):

"Первоначальное предложение о поездке т. Иоффе в Японию делалось русско-японской ассоциацией, возглавляемой влиятельнейшим японским сановником виконтом Гото, с тем, чтобы тов. Иоффе приехал в Японию для переговоров о продаже Сахалина и совершения этой сделки. Называлась даже точная цифра в 100 млн иен (около 100 млн золотых рублей), которую Япония готова заплатить за русскую часть Сахалина. Японский посланник Каваками здесь в Москве в беседе со мной указал, что собственно единственным трудноразрешимым вопросом является Северный Сахалин, и спросил меня, не согласимся ли мы продать его Японии? Если бы это было возможно, то, по его мнению, не было бы никаких препятствий в урегулировании наших отношений и признании де-юре. Между прочим, японские дипломаты, в отличие от советских, даже когда высказывают как бы свое личное мнение, не делают этого иначе, как по прямой инструкции своего правительства. Поэтому можно совершенно определенно установить, что Северный Сахалин является единственным вопросом, препятствующим нашему полному соглашению с Японией, и что Япония предлагает нам продать его. Что касается других вопросов, то здесь могут быть, конечно, споры с японцами, но при решении сахалинского вопроса соглашение по другим вопросам будет без труда достижимо".

Карахан от имени коллегии НКИД сообщал Политбюро, что советское дипломатическое ведомство возражает против поездки Иоффе по многим причинам, включая то, что "затрагиваются наши военные интересы (Северный Сахалин имеет исключительное военное значение для нас) и интересы нашего престижа (мы не распродаем России)". Однако Политбюро 1 февраля 1923 года решило иначе: Иоффе поручили провести в Японии зондаж, а Льву Троцкому — написать для него инструкцию.

Документ, подготовленный Троцким 2 февраля 1923 года, гласил:

"Запутанное положение в Европе не исключает опасности того, что мы можем подвергнуться новой блокаде с Запада. При таком положении дальневосточный путь и отношения с Японией получили бы для нас очень крупное значение. В частности, в случае, если бы агрессивная политика европейского империализма поставила нас в более или менее близком будущем перед опасностью новой войны, для нас имела бы большое значение возможность получить из Японии оружие, особенно винтовки и патроны русского или японского образца. В свое время японские дипломаты говорили о намерении купить у нас северную половину Сахалина и называли даже сумму (100-150 млн иен). Было бы полезно, если бы Вы в форме, Вас ничем не связывающей, проверили, насколько серьезны и реальны намерения японского правительства на этот счет, думает ли оно уплатить наличными (или товарами) или же намерено списать соответственную сумму с наших так называемых долгов Японии? Продажа Сахалина сейчас нами не предполагается. Но мыслимо такое осложнение европейского положения, при котором мы можем счесть целесообразным крупнейшие уступки Японии в Северном Сахалине (долгосрочная аренда и пр.) в обмен на золото или на оружие. Под этим углом зрения Вам надлежит произвести серьезную, но осторожную разведку и сообщить в спешном порядке Ваши выводы".

"За один миллиард золотых рублей"

Естественно, намерения японцев были более чем серьезны. Столь же серьезными оказались и намерения советского руководства. В решении Политбюро, принятом 3 мая 1923 года, говорилось:

"Сообщить т. Иоффе, что Политбюро не возражает против дальнейшего ведения переговоров в направлении продажи о. Сахалина, причем сумму в миллиард считать минимальной, это предложение должно быть вначале сделано т. Иоффе с тем, чтобы он имел возможность запросить свое правительство. Сумма должна быть внесена или вся, или в размере 9/10 ее наличными, причем на эти суммы не могут быть обращены никакие расчеты между Японией и Россией".

Оставалось только определиться с точной суммой. Поэтому тем же решением Политбюро назначило специальную комиссию:

"Для определения экономической и стратегической ценности о. Сахалина образовать комиссию в составе т.т. Кржижановского, Сокольникова, Пятакова, Куйбышева и т. Чичерина. Созыв за т. Чичериным".

На своем первом заседании 10 мая 1923 года, названном предварительным, комиссия выбирала самый выгодный способ уступить Северный Сахалин японцам — путем продажи, долгосрочной аренды или создания совместного акционерного общества для эксплуатации его богатств. В итоге комиссия решила:

"Смешанное Общество в данном случае невыгодно, поскольку не гарантирует крупного немедленного денежного возмещения. Продажа выгоднее всего. Долгосрочная аренда представляет политическую выгоду. Она приемлема, если плата за несколько лет вносится авансом. В процессе переговоров выгоднее не выдвигать сразу проект продажи и не раскрывать карт, а сначала предлагать аренду, чтобы затем в удобный момент перейти к переговорам о продаже. В случае продажи с уплатой в рассрочку львиная доля должна быть уплачена сразу вначале".

В тот же день 10 мая 1923 года Иоффе, во исполнение решения Политбюро, отправил виконту Гото письмо, в котором говорилось о значительном повышении цены за российскую половину острова. Подойдя к вопросу о Северном Сахалине, Иоффе сначала остановился на его экономической ценности:

"Северный Сахалин прежде всего имеет огромную экономическую ценность. По старым русским литературным источникам запасы угля на Северном Сахалине так велики, что при соответственной разработке Северный Сахалин становится главной нашей угольной станцией Тихого океана. Что касается запасов нефти, то их считают почти неисчерпаемыми, что приобретает особое значение в наш век авиации и в настоящую эпоху мировой борьбы за нефть. Кроме того, на Северном Сахалине имеется золото в еще не определенном, но, быть может, и в очень большом количестве и другие ценные ископаемые. Наконец, сахалинский лес, и вообще весьма ценный, имеет особливое значение для Японии (как, впрочем, и уголь, и нефть, которых в Японии почти нет)".

Затем дипломат перешел к стратегической ценности Сахалина:

"С точки зрения военно-стратегической Северный Сахалин недаром называется тихоокеанским Гибралтаром. В руках Советской России, отличающейся своим миролюбием, а кроме того, не имеющей военного флота на Тихом океане и не скоро еще могущей приступить к его созданию, Сахалин имеет исключительно оборонительное значение. В руках Японии, имеющей все еще репутацию одного из самых милитаристических и агрессивных государств в мире, Северный Сахалин в глазах всего света будет иметь наступательное значение. При этом надо еще иметь в виду, что русская политика Японии за последнее пятилетие не могла внушить русскому народу особого доверия к ее миролюбию и что каждому российскому рабочему и крестьянину превосходно известно о большой популярности в Японии так называемой "байкальской проблемы", то есть теории экспансии Японии на материке до самого Байкала путем насильнического захвата российских территорий. Наконец, при нынешней политической сознательности русского народа вряд ли даже самый отсталый крестьянин не понимает, что переход Северного Сахалина в руки Японии ставит под серьезную угрозу весь российский Дальний Восток и целиком продает на милость Японии все Приамурье, имеющее, как известно, совершенно неоценимую ценность. А я должен повторить еще раз, что, благодаря политике Японии по отношению к России за последние годы, русский народ не уверен в том, что японское правительство не воспользуется такими преимуществами. С другой стороны, все вышеуказанные соображения, так сказать, перевернутые, легко доказывают, какую огромную ценность и значение имеет Северный Сахалин для Японии".

После чего Иоффе перешел к моральной стороне вопроса продажи Северного Сахалина:

"Я должен несколько остановиться еще на одном соображении, чрезвычайно затрудняющем для советского правительства продажу Северного Сахалина. Верное выдвинутому им принципу самоопределения народов, рабоче-крестьянское правительство в своих договорах с республиками, образовавшимися на территории бывшей Российской империи, довольно значительно уменьшило эту территорию. Это обстоятельство в максимальной степени постоянно используется врагами новой России. Но на Западе при отдаче самоопределяющимся народам бывших российских территорий были оправдания, во-первых, в самом принципе самоопределения, идейно воспринятом трудящимися массами; во-вторых, Россия этими договорами, хотя и с уступкой территорий, приобретала мир и прекращала чрезвычайно дорогую и морально, и материально войну; в-третьих, она пробивала брешь в железном кольце мировой блокады и фактически вступала в торговые сношения со всем миром. При продаже Северного Сахалина никаких этих оправданий нет: во-первых, тут нет никакого самоопределения народов, а, наоборот, уступается территория, заселенная главным образом русскими, которые, конечно, большой радости от этого не испытывают; во-вторых, в сознании русского народа нет уверенности, будет ли этой уступкой достигнут мир на Дальнем Востоке, как он был достигнут на Западе, и не получится ли наоборот, что именно эта уступка разлакомит японских милитаристов к дальнейшим захватам (не может быть спора, что последняя политика Японии дает право так думать); в-третьих, продажа Сахалина ровно ничего не меняет в торговых взаимоотношениях России и Японии, в которых, кстати сказать, население Европейской России, имеющее все же наибольшее значение при решении политических вопросов, еще мало заинтересовано, ибо японских товаров, за исключением ввозимых до войны предметов роскоши, а во время войны — предметов разрушения, совершенно не знает".

После такой солидной подготовки Иоффе перешел к главному вопросу — цене:

"Раз нет никаких других оправданий продажи Сахалина, то оправданием должна быть полученная за него сумма. Поэтому, исходя из всего вышеизложенного, я лично полагаю, что ниже, нежели за один миллиард золотых рублей, российское правительство не может рискнуть на продажу Северного Сахалина, причем эта сумма должна быть внесена наличностью, и на нее не могут быть обращены никакие претензии Японии к России либо каких бы то ни было третьих юридических лиц к России".

Однако, как оказалось, миллиард рублей золотом отнюдь не последняя цена, названная Москвой.

"Можем обосновать сумму в полтора млрд"

20 июня 1923 года комиссия по определению экономической и стратегической ценности Сахалина подвела промежуточные итоги своей работы, о которых нарком иностранных дел Чичерин сообщал в Политбюро:

"Назначенная Политбюро комиссия о Сахалине (Сокольников, Кржижановский и Чичерин) собралась впервые 10 мая, обсудила план дальнейшей работы и распределила последнюю... После этого предварительного заседания были собраны как официальные, так и неофициальные русские и иностранные материалы о Сахалине".

Важную часть материалов представили военные:

"Первый помощник начальника штаба РККА,— писал Чичерин,— представил доклад, доказывающий громадное стратегическое и политическое значение Северного Сахалина: "Сахалин представляет тот объект, овладение которым приводит Японию к осуществлению ее политического плана обратить Охотское, Японское и часть Китайского морей во внутренние моря Японии... При таких условиях Китай и Россия будут отделены от Америки... При таких условиях влияние Японии в Китае и база для осуществления ее захватных планов на азиатском материке будут обеспечены". "Захват японцами Сахалина, а, следовательно, и Татарского пролива, то есть северного выхода из Японского моря, в связи с укреплениями, возведенными ими в районе Корейского пролива на островах Цусима и Икисима, то есть в южном выходе из Японского моря, свидетельствует о стратегическом плане Японии обратить Японское море в свое внутреннее море. Осуществление этого плана имеет для Японии грандиозное значение, так как оно позволит отвратить опасность полной внешней блокады, возможной в силу изолированного положения в Тихом океане. Владея северным и южным выходами из Японского моря и имея обширное внутреннее море в тылу с веером коммуникационных путей от Японских островов к азиатскому материку, Япония будет почти неуязвимой для морской блокады и будет обеспечена необходимыми средствами и продуктами для поддержания своей промышленности, армии и населения за счет богатых естественных источников Китая, Дальнего Востока России и Сахалина". "Трудно рассчитывать, чтобы Япония отказалась от южной части Сахалина. Правильнее, пожалуй, предполагать, что она всеми способами будет стараться сохранить за собой и северную оккупированную ею часть Сахалина. Допустить последнее невозможно. Россия во всяком случае должна потребовать, чтобы Северный Сахалин был возможно скорее эвакуирован японцами"... Из указаний доклада первого помощника начальника Штаба РККА комиссия вывела заключение, что Сахалин представляет для Японии серьезнейшее значение и является для нас драгоценнейшим объектом переговоров".

Затем комиссия рассмотрела результаты экономических расчетов:

"Собранные материалы о Сахалине были параллельно обработаны специалистами НКФ и Госплана. Комиссии были представлены из этих двух учреждений параллельные доклады... Комиссия констатировала, что ученый специалист НКФ проф. Любимов и ученый специалист Госплана помощник директора Российского геологического комитета Н. Тихонович, применявшие совершенно различные методы к выполнению своей задачи, пришли к почти одинаковому выводу. Они доказали, что при определении стоимости Северного Сахалина мы можем обосновать сумму в полтора млрд золотых рублей. Намеченная Политбюро сумма в млрд золотых рублей является поэтому серьезной уступкой японцам".

В своих докладах представители Наркомфина и Госплана указывали, что истинная ценность Северного Сахалина значительно выше и, если сложить оценки запасов угля, нефти, леса и рыбы, может составить 2,6 млрд золотых рублей. Получалось, что Политбюро, предлагая японцам купить половину Сахалина за миллиард, значительно продешевило. Однако даже таких свободных средств у переживающей экономический кризис Японии не было, не говоря уже о 1,5 млрд. Японцы остановились на 150 млн рублей золотом. После чего переговоры прекратились, и Северный Сахалин остался оккупированным японскими войсками.

24 марта 1924 года Чичерин в докладе Политбюро об отношениях с Японией упомянул и о неудачной попытке продажи Северного Сахалина и новых предложениях японцев:

"Что касается Северного Сахалина, расхождение касалось стоимости покупки Сахалина (мы — 1,5 млрд золотых рублей, Япония — 150 млн). Вместо продажи Северного Сахалина Япония тогда же предлагала предоставление ей долгосрочных (56-99 лет) концессий на Сахалине (лучше всего японскому правительству, в крайнем случае японским обществам). Мы в принципе не возражали против концессий, но, конечно, мы никогда не имели в виду "безвозмездных" концессий. Относительно концессий в Восточной Сибири т. Иоффе выразил согласие на предоставление таковых японцам на общих основаниях, без каких-либо привилегий для них".

Потом начались долгие и изнурительные переговоры о концессиях, в ходе которых шла бесконечная торговля о сроках их действия, предоставляемой территории и множестве других вопросов. Причем очень похожая картина наблюдалась и в ходе переговоров о ликвидации этих концессий двумя десятилетиями позже (см. материал "Производить налеты группами по 8-10 самолетов" во "Власти" N26 за этот год).

Соглашения о выводе японских войск удалось достичь только после достижения договоренностей о концессиях. В Пекинской конвенции 20 января 1925 года оговаривалось, что эвакуация японских солдат завершится к 15 мая 1925 года. Однако этот день, когда на советской территории действительно не осталось иностранных солдат, праздновать не стали. А историю с попыткой продажи Северного Сахалина постарались забыть. Собственно, как и любые эпизоды, не красившие российские власти.