Фильм "Белое солнце пустыни" получил не Госпремию, а единовременный коммерческий успех задним числом
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
На этой неделе Борис Ельцин наградил Госпремией фильм "Белое солнце пустыни". Это меня сильно удивило, поскольку фильм на премию не выдвигался (выдвигался в прошлом году). Означает это приятное, но все же нарушающее протокол событие одно из двух: либо президент подвергся давлению, либо осерчал на членов комиссии, которых держит за референтов, и решил самовольно наградить то, что все любят.
Вы себе представляете, чтобы в Америке вдруг дали госпремию "Полету над гнездом кукушки"? Или во Франции — "Фантомасу"? Впрочем, там и госпремий-то нет. Там есть "Оскары", лидеры проката и киномиллионеры... Похоже, что фильм получил не Госпремию, а единовременный коммерческий успех задним числом. Ведь выйди фильм сейчас, его создатели заработали бы... А также (говорят многие) выйди он сейчас, стал бы символом позитивного консенсуса, которых (и символа, и консенсуса) вроде бы недостает.
Обычно считается, что это советский иронический вестерн. Икра-вестерн — по аналогии с Серджо Леоне. Однако на самом деле на настоящий вестерн, и даже на Леоне, не похоже. Действие развивается неторопливо, предсказуемо и нанизывается на упоительные тексты писем. В вестерне имеется мифологический герой, который, несмотря на историческую несправедливость его действий (угнетение индейцев), являет собой концентрацию позитивных качеств. Чувства долга, личной ответственности. Так ли в "Солнце"? Не совсем.
Сценарий фильма сделан очень грамотно, и с красноармейцем Суховым советский зритель идентифицировался с первых же кадров. С чем же именно? Пожалуй, с жаждой приватной жизни. Сухов возвращается домой, к земле (заметим, что именно копание в ней, а не, скажем, собирание марок, было в советское время символом частной жизни, да остается им и сейчас). Стержень сюжета — когда же он преодолеет задержки, возникающие на пути, освободится и получит право на "пенсию".
Вторая важнейшая черта Сухова — это то, что, откладывая все же свою частную жизнь, он делает это по своей воле. Он не выполняет приказ, не связан уже воинской дисциплиной и не является частью машины. Советский зритель в его лице идентифицировался не с подчинением, а с личным выбором и искренностью. Со свободой. Этот личный выбор, между прочим, дает Сухову тонкое моральное преимущество перед штатными красноармейцами, которые по службе отправляются ловить Абдуллу (что им, конечно, не удается) и вешают на Сухова заботу о гареме, причем в конце довольно формально благодарят его за совершенные им в порядке общественной работы подвиги.
Это чувство морального преимущества Сухова не покидает зрителя ни на секунду. Превосходство его над темными, неграмотными и малосознательными женщинами из гарема связано, во-первых, с тем, что они женщины (еще не освобожденные), во-вторых, с тем, что они мусульманки и носят паранджу. Сухов их, конечно, спасает, ведя себя по отношению к ним покровительственно и благородно, но социология ХХ века давно показала (и не только для женщин, но для любых культурных меньшинств), что там, где освободитель говорит "освобождение", освобождаемый нередко думает "подавление", особенно если спаситель ему намекает, что за ним правота прогресса. В общем, сейчас известно, что все гораздо сложнее (даже и в вестернах). "Солнце" — разумеется, имперский, колониальный фильм, причем один из самых искренних (то есть неосознанных). Действие потому так и размеренно, что зритель уже знает, кто прав и кто победит: победит СССР. То, что режиссер с равной иронией относится и к дикому Востоку, и к квасной России, связано с тем, что в 1970 году и Россия, и Туркестан были глубоким преданием. Любопытно, кстати, как борьба Сухова с вооруженными мусульманскими формированиями и феодальными сепаратистами будет восприниматься сейчас. Ой, тонкое дело Восток, может, лучше было бы не давать премию.
Осмелюсь утверждать, что главная психологическая, эстетическая и этическая функция фильма, обеспечившая ему успех, и состояла в создании у зрителя чувства превосходства над всем "другим" (точнее, в укреплении того чувства, которое у него уже и так имелось). На превосходстве Сухова над музейным хранителем, интеллигентом Лебедевым, который не понимает, что его экспонаты — ничто перед мировой революцией, говорить не будем. Хранитель трогателен и жалковат. Превосходство над Саидом (герой Мишулина) состоит в том, что тот руководствуется только личной местью, да и Сухову помогает из случайной дружбы. Саид симпатичен, но чужд. Но интереснее всего превосходство над начальником таможни Верещагиным. В его образе звучит, в том числе и в музыкальном смысле, тема белогвардейской ностальгии. Песня Окуджавы была написана очевидным образом от своего имени, от имени "внутреннего эмигранта", в кино же все иначе: даже сегодня, смотря на экран, трудно не проникнуться чувством жалости (и следовательно, превосходства) по отношению к Верещагину — картина сделана талантливо. (Кстати, эмигрантская тема была годом позже впервые широко развернута в фильме "Бег" — с тех же позиций.) Однако что это мы? Верещагин же не эмигрант, он живет там, где жил всегда. Однако он "не с нами" (как прямо говорят ему Сухов с Петрухой) — и в этом его обреченность. Его физическая сила символизирует крепость старой России, которая служит делу Сухова; однако он оказывается, в буквальном и переносном смысле, в одной лодке с сепаратистами — на баркасе, заминированном Суховым,— и исторически закономерным образом погибает от взрыва. Причем именно этот взрыв, который заставляет Абдуллу замереть от изумления, и помогает Сухову совершить финальный выстрел и убить своего главного врага,— Верещагин все-таки помог революции.
Образ Верещагина трогает романтикой перевоспитания, популярной в эти годы — пост-пражские годы становления "искренне аффирмативного", гуманистического советского кино, которое и является до сих пор самым популярным (ср. "Щит и меч" и "Адъютант его превосходительства"). И, возможно, столь любимым этот образ был потому, что давал советскому человеку трепет надежды: и ты, с твоими, порой, несоветскими мыслями, будешь прощен, и тебя возьмут "с нами", и ты обретешь счастливо-цельное сознание. Обретешь сам. Никто ведь никого уже не заставляет (Сухов, как мы помним, неслужилый, и задача у него частная — спасти женщин), главное, что вместе, что по-доброму. Важно, какие мы, а не что делаем и кому служим. Ошибочно думать, что "гуманизм" и "советская власть" — понятия несовместимые: вторая в первом обретала широчайшую поддержку. Так что всенародная любовь к "Белому солнцу пустыни" кажется мне совершенно аналогичной всенародной любви к "Кубанским казакам": мотивы этой любви ничем не хуже, но и не лучше. В общем, отличное кино. Делает свое дело. Как всякое массовое кино, строит мифы и модели поведения. Остается решить, хотим ли мы теперь именно таких моделей или каких-то других.